– Что вы! – засмеялся Сережа. – Типичная дворняга. Уши лопухом, хвост крючком.
Хвост у Женьки действительно подгулял: не был отрублен, как положено доберману, и завернулся кренделем,
– Точную справку дам, – донеслось из глубины квартиры. – Обман-пинчер! Слыхали о такой породе?
Капитан поднял глаза. В передней стоял, широко расставив ноги, высокий, стройный человек. Капитан успел разглядеть лишь темно-синие, как и у Сережи, глаза в таких же длинных и пушистых ресницах да еще буйные белокурые волосы, свисавшие на лоб.
Капитан мягко шагнул в переднюю. Он был в легких летних брезентовых сапогах.
– Капитан Ратных, Степан Васильевич.
Летчик поправил накинутый на плечи синий китель гражданской авиации и протянул руку.
– Очень приятно. Проходите в комнату. Садитесь. Чем могу служить, капитан?
– Ваш самолет – борт «№ 609»? – Капитан говорил с протяжным сибирским оканьем.
– Предположим.
– Возьмите меня, Виктор Дмитриевич, на ваш самолет. Прихватите, как говорится, на попутной.
– А поллитровка за левачок будет? – улыбнулся летчик.
– Как полагается! – улыбнулся и Ратных. Оба посмеялись, но скупо, осторожно прощупывая друг друга взглядами. И сразу понравились друг другу.
– Почему такая спешка? – продолжая улыбаться, спросил Косаговский.
– Обязан быть немедленно на заставе. Летчик стал серьезным.
– А вы знаете, с каким грузом я лечу?
– Знаю. Груз неприятный, взрывчатка. И в случае чего… из нас рубленая колбаса? – Капитан снова засмеялся. – Но я все-таки с вами полечу, если возьмете.
– Без детонаторов взрывчатка не взорвется, а капсюли мы не берем. Запрещено их вместе перевозить. Только я лечу до Балашихи, до базы «Взрывпрома». А от Балашихи до границы еще черт те сколько!
– От Балашихи я своими средствами доберусь.
– Тогда так! – Косаговский потер бритый подбородок. – Я не возражаю, но и разрешить не могу. Просите ответственного дежурного по аэродрому.
– Был уже у него. Вот письменное разрешение… Батюшки! А это у вас откуда? – Капитан удивленно смотрел на стоявший в углу широкий меч в лакированных ножнах с длинной рукоятью без гарды. – Это же японская офицерская сабля. Самурайский меч!
– Это Сережкино оружие. Он им лопухи и крапиву беспощадно рубит.
– Витя, его с Халхин-Гола привез! – гордо сказал Сережа.
– Вы халхинголец?! – воскликнул капитан. – Где воевали?
– На Баин-Цаганском плацдарме. На бомбардировщиках.
– Северо-восточную переправу вы бомбили?
– Было такое дело.
– Видел ваш удар. Блиндажи дыбом, артиллерийские позиции дыбом! Самураям даже омомори не помогли.
– Вот вам и омомори, – снял Косаговский с этажерки крохотного бронзового идола. – На каждом самурайском самолете их по десятку висело.
– Выходит, мы с вами фронтовые товарищи? – Капитан любовно посмотрел на летчика.
– Выходит, так, – весело ответил Косаговский. – Вы, я вижу, меченый. Где? На границе? А может быть, там?'
Ратных потрогал правое ухо, сморщенное, будто завязанное в узелок. От уха шел к глазу шрам.
– Там, в степях, около озера Самбурин. В тылу Южной группы.
– В тылу? Ах да, вы же пограничник. И вам работа нашлась?
– Работы по горло было. Вместе с самураями полезли в драку и белогвардейцы-эмигранты. В тылах нашей Южной группы появилась диверсантская конная банда Колдунова, бывшего унгерновского ротмистра. Ликвидировать Колдунова послали сводный конный отряд; в него входили эскадрон пограничников и эскадрон монгольских цириков. Этим отрядом я и командовал. Загнали мы колдуновскую банду в камыши озера Самбурин. Сидят они там и постреливают. У них богато ручных пулеметов было. Надоела нам эта волынка, и подожгли мы камыши. Вылетели колдуновцы в степь – мы им навстречу. Сшиблись! Большинство колдуновцев на месте лежать осталось, но и наших полегло немало. А мне с самим Колдуновым схлестнуться пришлось. Сначала Колдунов налетел на меня, выстрелил из маузера. Целил он мне в голову, да чуть промахнулся. Только вот корноухим меня сделал. А я его саблей достал. Рубанул! Но все же он ускакал, только маузер свой потерял.
Ратных замолчал. Молчал, задумавшись, и летчик. Перед глазами их стелилась желто-серая монгольская степь, горели над нею тревожные полосатые закаты, мутный Халхин-Гол извивался между сопками, и посвистывали тоненько под ветром речные камыши. А на горизонте высился мрачный массив Большого Хингана.
– Да, два года прошло, а все еще стоит в глазах Монголия! – задумчиво произнес наконец Косаговский. – Давайте-ка, Степан Васильевич, раздевайтесь, чаю попьем. Сережа, живо чайник на плиту!
