дожидаться, она вошла в дом. «С мамой опять та же история», – сказала она. После кино (так следовало из ее слов, но так ли это было на самом деле, еще вопрос), когда они хотели проводить Кимуру, тот сказал, что лучше он проводит их, все трое дошли до Сэкидэн и зашли посидеть на минутку. Разливая чай, Тосико вспомнила, что осталось еще с четверть бутылки Курвуазье, и добавила по чайной ложке в чашки. Войдя во вкус, жена и Кимура на этом не остановились и пили, пока не опустошили всю бутылку. В этот вечер вода в ванне была нагрета, и события развивались по тому же сценарию, что и в прошлый раз. Так, по крайней мере, следовало из сбивчивых объяснений Тосико. «И ты уехала, оставив их вдвоем?» – спросил я «Да, телефон мне еще не провели, а идти к хозяевам было неудобно,– сказала Тосико. – И потом, я подумала, что тебе все равно понадобится машина, поэтому и приехала на такси». Она посмотрела на меня с обычной злобой. «В прошлый раз повезло, а сегодня никак не могла поймать такси. Постояла на улице, но было уже слишком поздно, не проехало ни одного. Пришлось идти к стоянке у реки, стучать в стекло машины, будить спящего водителя, и вот я здесь». И хотя я не спрашивал, она пробормотала, как бы про себя: «Я вышла из дома минут двадцать назад». Я смекнул, с какой задней мыслью она это сказала, но не подал вида и просто ответил: «Молодец, спасибо. Побудь здесь, пока я обернусь» – и, прихватив все необходимое для инъекции, сел в ожидавшее такси. Мне, как и прежде, было неясно, насколько согласованно эта троица все спланировала и осуществила. Я мог только предполагать, что Тосико выступила заводилой и что она умышленно оставила их вдвоем, больше двадцати минут потратив на дорогу (может, и не двадцать, и не тридцать, небось целый час болталась где-то). Сидя в такси, я старался не думать о том, что могло произойти за двадцать минут или за час во флигеле. Как и в ту ночь, жена спала в одном исподнем. Ее верхнее кимоно и накидка висели все на тех же вешалках. Кимура принес кипяток и таз. Жена была в беспамятстве и, похоже, опьянела еще сильнее, чем в прошлый раз, но, несмотря на представшее моим глазам, я в эту ночь как-то даже слишком отчетливо осознал, что она разыгрывает комедию и ничего особенного с ней не произошло. Пульс был довольно ровный. Раз так, было бы глупо делать настоящую инъекцию, я решил изобразить, что ввожу камфару, ограничившись витамином, но Кимура заметил и шепотом спросил: «Вы считаете, этого достаточно?» – «Да, – сказал я, – вполне, можно было бы обойтись и без этого», и невозмутимо вогнал иглу.
Позже она беспрестанно звала: «Кимура! Кимура!» Но тембр голоса был совсем не таким, как прежде. То не было обычное сонное бормотание, она взывала сильным, требовательным голосом, срываясь на крик. Приближаясь к экстазу, она уже вопила. Вдруг я почувствовал укус на кончике языка... Затем на мочке уха... Такого никогда не случалось прежде... Примысли о том, что именно Кимура за одну ночь превратил мою жену в такую смелую, такую активную женщину, я испытывал жесточайшую ревность к нему и в то же время благодарность. Нет, я должен возблагодарить и Тосико. Забавно, что, желая меня помучить, она против своей воли доставила мне такое наслаждение... Странные извороты моего ума выше ее понимания...
...На рассвете, после соития, ужасное головокружение. Ее лицо, шея, плечи, руки, весь контур ее тела начал двоиться, так, будто на нее сверху легла еще одна женщина. Вскоре я, видимо, уснул, но и во сне жена предстала мне раздвоенной. Вначале я видел все ее тело двойным, но вскоре оно распалось на отдельные, не связанные между собой части. Рядом с четырьмя глазами – два носа, немного в стороне два рта, и все необычайно яркого цвета... Пространство вокруг небесно-лазурное, волосы – черные, губы – алые, нос сиял белизной... И эта чернота, алость, белизна были гораздо ярче, чем наяву, ядовитые, как краски на афише кинотеатра. Сквозь сон я подумал, что столь красочное сновидение подтверждает серьезность моей неврастении, но продолжал еще пристальнее вглядываться. Две правых ноги и две левых плавно колыхались, точно в толще воды, сияя неземной белизной. Но по виду это были безусловно ее ноги. Рядом с ногами, отдельно, плыли ступни. Заполняя пределы видимости, навалился огромный белый ком, похожий на пышное облако, и я тотчас понял, что это обращенный ко мне, точь-в-точь как на одном из моих снимков, ее великолепный зад... Не знаю, сколько прошло часов, прежде чем я увидел еще один сон. Кимура стоял голый, но голова на его туловище была то его, то моей, порой обе наши головы росли из одного тела, и всё двоилось...
26 марта
...Итак, я уже трижды смогла встретиться с Кимурой в отсутствие мужа. Вчера вечером в нише появилась новая бутылка Курвуазье, еще не распечатанная. «Ты купила?» – спросила я. «Я ни при чем, – отреклась Тосико. – Когда я вчера вернулась домой, бутылка уже стояла. Думала, Кимура принес». Но и Кимура сказал, что ничего не знает. «Не иначе, ваш супруг! – заявил он. – Я уверен, что это он. Двусмысленная, однако, шутка!» – «Если это отец, какая издевка!» – подхватила Тосико. То, что бутылку подложил муж, кажется наиболее вероятным, но так это или нет, не знаю. Не исключаю, что купил кто-то из этих двоих – Тосико или Кимура. По средам и пятницам мадам уезжает в Осаку преподавать, возвращается к одиннадцати. В прежние вечера, когда мы приступали к коньяку, Тосико под благовидным предлогом нас оставляла, скрываясь на половине мадам. (Впервые пишу об этом. Прежде умалчивала, боясь, что муж неверно поймет, но, кажется, скрывать больше нет нужды.) Прошедшим вечером она опять довольно рано исчезла и даже после возвращения хозяйки, разговорившись с ней, еще долго не возвращалась. Плохо помню, что было потом, когда я потеряла сознание. Но уверена: сколь ни была я пьяна, последнюю, самую последнюю черту я блюла до конца. Мне все еще не хватает смелости ее переступить и, думаю, Кимуре тоже. «Я дал вашему супругу „Полароид“, – признался он. – Я сделал это потому, что знаю его пристрастие, напоив, раздевать вас догола. Но „Полароид“ его не удовлетворил, он стал снимать на „Икон“. Конечно, ему хотелось рассмотреть во всех подробностях ваше тело, но, думаю, главная его цель была мучить меня. Распалить меня до предела, поручив проявку пленки, заставить меня бороться из последних сил с искушением, в этом он находит особое удовольствие. Ему приятно сознавать, что мои переживания отражаются на вас и вы страдаете не меньше меня. Жестоко мучить нас подобным образом, и все же я не готов совершить по отношению к нему предательство. Видя, как вы страдаете, я хочу страдать вместе с вами, испытав до конца уготованные нам муки». – «Тосико обнаружила эти фотографии во взятой у вас французской книге, – сказала я, – и подозревает, что вы вложили их туда нарочно, с каким-то умыслом. Зачем вы это сделали?» – «Я надеялся, – сказал Кимура, – что, увидев снимки, ваша дочь будет действовать более решительно. Это не значит, что я к чему-то ее подталкивал. У нее характер Яго, поэтому, поступая таким образом, я надеялся всего лишь на то, что произошло восемнадцатого числа. И двадцать третьего, и сегодня, каждый раз инициативу в свои руки брала ваша дочь, а я всего лишь шел у нее на поводу». – «Впервые я беседую с вами о таких вещах, – сказала я. – Ни с кем, даже с мужем, я не позволяла себе такой откровенности. Муж не расспрашивает меня о наших с вами отношениях. Может быть, боится задавать вопросы, но главное, ему хочется верить в мою добродетель. Я тоже хотела бы верить в нее, но вправе ли я? Вы один можете ответить на этот вопрос». – «Верьте, прошу вас! – сказал Кимура. – Я прикасался ко всем частям вашего тела, кроме одной, самой существенной. Ваш муж желал приблизить нас на расстояние тоньше волоса, и я, повинуясь его воле, в своей близости с вами не преступил поставленного им предела». – «Ах, теперь я спокойна! – сказала я. – Благодарю вас за то, что, зайдя столь далеко, вы не покушаетесь на мою супружескую верность. Вы как-то сказали, что я ненавижу мужа, но суть в том, что ненависть уживается во мне с любовью. Чем сильнее я его ненавижу, тем крепче люблю. Без вашего участия, без ваших мучений он не достиг бы вершин страсти, но зная, что его цель в конечном итоге доставить мне наслаждение, я просто не способна ему изменить. Нельзя ли относиться к этому так мой муж и вы – одна плоть, вы – в нем, вы – двуедины...»
