бродяги, который видел лицо предполагаемого убийцы, не давали ему покоя.
«Волнистые волосы. Вытянутое лицо с бородкой. Это же портрет Топольского! Нет, не может быть. Он мертв. Сгорел в машине», – думал капитан. Но потом подумал, что, подчиняясь указаниям майора Верина, пытается внушить себе мысль о смерти Топольского, потому что так проще. А дело-то может обстоять иначе.
Он припомнил усердие заместителя главврача Зябликова, когда тот опознавал труп своего шефа.
«Дорогой перстень на пальце правой руки. Машина – Александра Ивановича». А потом с наигранным сожалением Зябликов проклинал себя, стуча в грудь кулаками, что не сдержал данного Камагину обещания и позвонил Топольскому домой.
– Александр Иванович пообещал приехать. Наверное, торопился, – говорил Зябликов, но в голосе его не слышалось сожаления.
Он знал: теперь место главного врача – его.
Камагин стоял и думал: «Почему Топольский ехал к Красной Сосне? Здравый смысл подсказывает: если виновен, уноси ноги. Или, узнав, что Гаврин мертв, он решил доказать свою невиновность? Возможно. Ведь он не знал, что Валяев выжил. Был уверен, что свидетелей нет. А теперь думай, что хочешь. Столько всего неясного. Сплошная каша. А может, этот парень, Валяев, вводит нас в заблуждение? С ним тоже еще поработать надо, и как следует», – решил капитан.
Неожиданно раздался голос потерпевшего:
– Мне майор сказал, что мою жену убил маньяк, которого вы разыскиваете?
Капитан обернулся. Перед ним стоял Байдиков с бледным, осунувшимся лицом. Смотрел внимательно, даже изучающе.
– Какой майор? – спросил Камагин, не имея большой охоты разговаривать с вельможным господином из «Мерседеса». Никогда такие ему не нравились – с иномарками да деньгами, от которых попахивает кровью.
Байдиков показал на седого майора.
Капитан заговорил с неохотой:
– Видите ли…
– Байдиков Станислав Николаевич, – представился собеседник.
– Станислав Николаевич, способ убийства вашей жены сходен с тем, как убивал маньяк. Он отрезал своим жертвам головы. Но делал это несколько иначе. Долго объяснять. Да и не думаю, что вам это так необходимо знать. Здесь, – кивнул капитан на труп, – явно другой почерк. Тот, кто убил вашу жену, орудовал топором. А в случаях с маньяком применялся только нож с длинным, острым, как бритва, лезвием.
Байдиков выжидающе смотрел на Камагина, словно тот что-то должен сказать ему и не договаривает. Смотрел минуту, другую.
И тогда Камагин сдался:
– Я понимаю желание наших коллег из областного розыска спихнуть это дело нам. Но маньяк мертв. Вы меня понимаете?
– И вы можете поручиться? – спросил Байдиков.
Камагин понял уловку. Если он скажет «да», то поступит непростительно глупо. И поэтому сказал:
– Маньяк ведь не сам отрезал головы женщинам. У него был помощник, исполнитель, психически ненормальный наркоман. Но тот тоже мертв, – он не стал раскрывать карты и пояснил доверительным тоном, чтобы Байдиков окончательно понял: – Нет, Станислав Николаевич, здесь чувствуется другая рука. И вообще, надо провести экспертизу, а потом делать выводы. Возможно, кто-то решил вам отомстить таким жестоким способом. Конкуренты. Завистники. Вы же бизнесмен. А у бизнесменов всегда могут быть враги. Не так ли?
– Да. Могут, – ответил Байдиков. Ответил скорее машинально. Самое главное, что он понял, – это отсутствие у капитана всякого желания к розыску убийцы. Станислав Николаевич бессмысленным взглядом уставился на двух телевизионщиков, успевших заснять труп в сумке, прежде чем молоденький сержант отогнал их за временное ограждение.
Когда Байдиков сел в машину, водитель спросил:
– Ну что, Станислав Николаевич?
– А ничего, – хмуро ответил Байдиков, закуривая. – Не хотят менты убийцу искать…
– Придется самим поднапрячься, – сказал водитель, и Байдиков с ним согласился.
Окончив с фотосъемкой трупа, Зуев подошел к Камагину:
– Николаич, неужели опять работа Топольского?
– Тише. Не хватало еще, чтобы муж убитой услышал. Он уже подходил ко мне.
Зуев понимающе кивнул головой, но все же спросил:
– А все-таки, сам-то как думаешь?
– Никак. Не хочу думать. Вот где у меня этот маньяк, – капитан провел ребром ладони по шее и покосился на безголовый труп женщины.
Ее уже достали из сумки для более тщательного осмотра.
Областной следователь уныло корпел над протоколом.
Глава 24
После смерти матери Валерка жил один в огромной пустой квартире.
Раз в два дня к нему из соцзащиты приходила женщина-пенсионерка, которая приносила из магазина необходимые продукты.
Да еще заходила участковая медсестра – справиться о здоровье.
И та и другая жалели его – молодого инвалида, прикованного к инвалидной коляске. И если работник соцзащиты только вздыхала, то медсестра, чем-то отдаленно напоминавшая его мать, делала успокоительные уколы и говорила, что со временем он вылечится.
Валерка страстно хотел в это верить. Иначе зачем жить? Кому он будет нужен – неполноценный доходяга?
Сегодня добрая женщина из соцзащиты по его просьбе принесла из магазина литровую бутылку водки. Валерка сказал, что так ему будет хоть на время легче забыть о своем горе.
После ее ухода он выпил почти половину бутылки без закуски.
В холодильнике лежали консервы, колбаса, но в рот ничего не лезло. На душе была тоска. Жить неохота. Думал, выпьет, печаль разгонит, но она еще сильнее ранит в самое сердце.
Закурил. Хмельным взглядом уставился в окно.
Внизу, прямо под окном, песочница, в которой играют малыши. Молодые мамы сидят рядом на скамейке. Золотая пора. Беззаботное детство.
И он когда-то играл в этой песочнице, и его мать сидела рядышком на этой скамеечке. Отца он не помнил.
Теперь все переменилось.
Валерка налил еще водки. Выпил, утер губы рукавом.
«Жизнь – дерьмо! И хлебать мне это дерьмо, пока не сдохну», – пришла к нему хмельная мысль. Вспомнил, как слышал в больнице разговор двух медицинских светил. Один из них прямо сказал, что он никогда не сможет ходить.
Валерка заплакал. Заплакал от чувства безысходности, ненужности и тоски.
Плакал долго, мучаясь вопросом – почему? Почему у него все так плохо? Ведь у него тоже могла быть семья и его карапуз катал бы в песочнице игрушечную машинку, поглядывая на окно, из которого на него смотрел бы он, Валерка. А рядом сидела бы Наташа. Его Наташа…
Валерка с жадностью докурил сигарету, оскалился в злой улыбке. Зачем ему жить? Не будет у него никогда ни жены, ни сына. И вообще ничего не будет. А может, лучше умереть, чтоб не мучиться, не
