Хан-Гилене были довольно-таки обыденным явлением: путешественники, гонцы, посыльные князя. Насчет погони Элиан не беспокоилась: об этом позаботится Халенан.
Первые проблески зари застали Элиан на лесистом склоне холма в созерцании оставшегося далеко позади родного города. На самой высокой башне храма Солнца догорал огонь, зажигаемый на ночь. Элиан почудилось, будто она слышит перезвон проснувшихся колоколов и высокие голоса жриц, взывающих к богу.
Она с трудом проглотила вставший в горле комок. Мир внезапно стал очень широким, а дорога — очень узкой, и на другом ее конце беглянку ждал плен. Восток, запад, юг — всюду, кроме севера, она была бы свободна.
Кобылка забеспокоилась, почувствовав неожиданно натянувшиеся поводья. Элиан резко развернула ее и пустила ее в галоп. На север, прочь от асанианца. На север, во имя исполнения клятвы.
На восходе солнца кобыла перешла на шаг. Склон холма и лес скрыли город из виду. Элиан задремала в седле.
Кобыла споткнулась, и Элиан тут же пришла в себя. На мгновение память отказала ей, и она стала лихорадочно озираться вокруг. Кобыла, ощутив замешательство хозяйки, остановилась на поляне и принялась щипать траву.
Элиан спрыгнула на землю. Позади нее высилась огромная скала, с вершины которой бурно падала вода прямо в заводь у ее подножия. Кобылка осторожно вошла в воду, фыркнула и стала пить. Спустя мгновение Элиан последовала ее примеру. Но перво-наперво сняла с лошади удила, сбрую, седло, а затем уже опустила лицо в воду и принялась пить.
Кобылка ухватила губами ее волосы. Элиан отвела от себя мокрую морду, засмеявшись, когда вода попала ей за шею. С внезапной безрассудностью она вдруг окунула голову в заводь, подняв облако ледяных брызг. Сон тотчас улетучился, и его место занял голод.
Седельные сумки оказались полнехоньки. Элиан нашла в них вино, сыр, свежий хлеб, фрукты, мясо и пакетик медовых леденцов. Увидев леденцы, она засмеялась, но потом резко оборвала смех. Кто, кроме Хала, вспомнил бы об этой ее слабости? «Он знает меня лучше, чем я сама». Между тем кобылка облюбовала заросли папоротника и перестала обращать на хозяйку внимание. Элиан как следует подкрепилась, запив завтрак вином. Солнце согрело ее мокрую голову. Она прилегла на сладко пахнущую траву и закрыла глаза.
Приснившийся ей сон поначалу казался солнечным и безмятежным. Ей привиделась женщина в саду под солнцем. На женщине было обыкновенное белое одеяние жрицы Хан-Гиленского храма, волосы ниспадали на спину, крученое ожерелье золотилось на шее. В ее черных волосах белым пятном выделялся цветок.
Женщина с редкой грацией изогнулась, пытаясь воткнуть в волосы еще один цветок, и Элиан увидела ее лицо, поразительное лицо чужестранки, по-орлиному острое и очень темное лицо женщины с севера. На груди у нее красовался золотой диск Высшей Жрицы Аварьяна.
По тропинке прибежал мальчик в рубашке и штанах, которые не мешало бы постирать, его нестриженые кудри совсем спутались.
— Мама, пойди посмотри! Быстроножка принесла жеребенка, он весь белый, а глаза голубые. Конюх сказал, что это дьявольское отродье, а приемный папа сказал, что это чепуха. Я тоже сказал, чепуха. В нем нет ничего темного, кроме непонятных жеребячьих мыслей.
Конюх хочет отдать жеребенка храму. Пойди и посмотри на него!
Жрица рассмеялась и пригладила его взлохмаченные волосы. Лицо мальчика было такое же смуглое, как у нее, такое же поразительное, с такими же огромными черными глазами.
— Приди и потребуй жеребенка, ты хочешь сказать. Именно такого белого боевого коня ты и хотел, не так ли?
— Не для меня, — возразил ребенок. — Для тебя. Для лучшей наездницы в мире. — Подлиза.
Все еще смеясь, она позволила ему подтолкнуть себя к воротам сада.
Они внезапно распахнулись. Мать и сын остановились. К ногам жрицы бросился человек. Одеяние и лицо выдавали в нем простолюдина, земледельца Хан-Гилена, к ногам его пристали комья земли.
— Госпожа, — выдохнул он. — Госпожа, страшная болезнь… моя жена, мои сыновья… все разом… как гром с ясного неба…
Веселость слетела с лица жрицы. Она взволнованно выпрямилась, как бы прислушиваясь к голосу, находящемуся за пределами слышимости. Лицо ее исказилось, потом успокоилось. Это спокойствие на только что таком оживленном лице страшно было видеть. Жрица посмотрела на мужчину.
— Чего же ты хочешь от меня, свободный человек? Проситель обхватил ее колени.
— Госпожа, говорят, что вы целительница. Говорят…
Она подняла руку. Он застыл. На какое-то мгновение он стал другим. Разница была едва ощутимой и исчезла прежде, чем приобрела название. Жрица наклонила голову. — Веди меня, — сказала она. Он вскочил.
— О госпожа! Хвала богам, что я нашел вас здесь и никто не помешал мне вас найти! Поедемте прямо сейчас, поедемте скорей!
Но сын ухватился за нее со всей своей юной силой. Она обернулась к нему и на мгновение стала сама собой, предостерегающе сдвинула брови. — Мирейн…
Он еще крепче стиснул ее, широко раскрыв испуганные глаза. — Не ходи, мама.
— Госпожа, — проговорил проситель. — Ради бога…
Жрица стояла между ними, неотрывно глядя на сына. — Я должна идти.
— Нет. — Он силился остановить ее. — Там темно. Все темно.
Нежно, но решительно она высвободилась. — Ты останешься здесь, Мирейн. Меня позвали, и я нс могу отказать. Ты еще увидишь меня. Обещаю. — Она протянула руку просителю. — Показывай, куда я должна ехать.
После ее ухода Мирейн довольно долго стоял не шевелясь и только сверкал глазами.
Жрица подозвала своего гнедого жеребца, приказала дать сенеля просителю, и они поскакали прочь от храма. Никто не придал особого значения се отъезду. Настоятельница храма часто выезжала кого-нибудь лечить, сопровождаемая отчаявшимися женой или мужем, родственником или родственницей, деревенским священником или старостой. Деяния ее были широко известны и почитались, поскольку умение лечить даровал ей бог, который избрал ее своей невестой.
Наконец ее сын вновь обрел способность двигаться. Неуклюже спотыкаясь, не замечая никого и ничего, он вбежал в ворота княжеской конюшни. Князь был там. Этот смуглый человек с огненной шевелюрой внимательно осматривал жеребенка Быстроножки. Едва не налетев на князя, Мирейн посмотрел на него невидящим взглядом и нашарил задвижку стойла. Из стойла показалась сначала черная морда, затем и все туловище злобного, с кинжалоподобными рогами и быстрыми ногами пони.
Князь не испугался ни рогов, ни копыт и схватил Мирейна за плечи.
— Мирейн! — Это прозвучало как-то по-особенному. — Мирейн, что это на тебя нашло? Мирейн не шелохнулся.
— Мама, — отрешенно произнес он. — Предательство. Она знает о нем. Она поехала туда. Они убьют се.
Князь Орсан отпустил его. Мальчик вскочил на пони и пришпорил его. Когда он вылетел на солнечный свет, то услышал позади себя топот рыжего боевого коня, невзнузданного и неоседланного, но зато в руке у всадника сверкал вытащенный из ножен меч.
«Усадьба находится очень далеко от города» — так сказан жрице земледелец, жестоко погоняя сенеля. Ее жеребец, более породистый и к тому же менее нагруженный, бежал одинаково легко и по равнине, и по холмам. Они мчались по широкой Северной дороге; те, кто ехал по ней, поспешно уступали им путь. Некоторые, узнав жрицу, кланялись ей.
Дрога ушла в глубь леса. Мужчина вовсе не собирался снижать скорость. Он неплохо ездил верхом для человека, который не так уж часто садится на сенеля и не может потратить лишнюю монетку на урок верховой езды. Жрица же позволила своему жеребцу бежать медленнее, потому что тут росли могучие
