тодди – или что там эта публика пьет, – лишая себя зрелища первого настоящего снега за сезон и вида молчаливого метрополиса, который стоял без движения.
В какой-то мере было страшновато находиться в парке, где царили пустота и безмолвие. Насколько он мог разглядеть, единственными людьми были любители кататься на санях с освещенного склона холма по другую сторону большого поля. С этого расстояния они казались разноцветными муравьями, и он еле слышал их.
За всю эту долгую бесснежную зиму город в первый раз открыл лыжные трассы; все, кроме отчаянных фанатиков, дожидаются дня и прочно проложенной лыжни, прежде чем отправляться на крутые спуски. Завтра на них будет не протолкнуться, но сегодня они принадлежат ему.
Даже самые опытные лыжники не часто пользовались высокими лесистыми трассами, особенно когда темнело, но вот поэтому Томми и любил их. Нет снующих под ногами детишек, нет медлительных стариков, которые перекрывают узкую лыжню меж высоких деревьев, ломают его ритм и заставляют притормаживать.
Работники парка проложили лыжни, когда выпали первые шесть дюймов, но с тех пор привалило еще несколько дюймов, и Томми нравилось гнать свои длинные лыжи по глубокому снегу, первым прокладывая по нему след.
Длинный лесной подъем был нелегок, и Томми впервые почувствовал напряжение в мышцах бедер и плеч, хотя стоял на лыжах не больше часа. Его ежедневные тренировки в спортзале сделали его тело упругим и сильным, но неподвижные лыжные тренажеры ни в коем случае не могли подготовить к настоящим испытаниям, какой бы уровень нагрузки ты им ни давал. Ты ни в коем случае не мог воспроизвести ухабы и рытвины неровной трассы или коварство скользких спусков, на которых тебя несло в сторону, заставляя работать совсем другие группы мышц. Может, ему удастся изобрести такие тренажеры и заработать миллион долларов.
Он остановился перевести дыхание, расслабил руки и ноги и замер на мгновение, прислушиваясь, не раздастся ли шорох лыж Тоби за спиной. Тот был где-то сзади, скорее всего, как это и бывало, боролся с лесистым подъемом. Тоби всегда был немного медлительнее, немного слабее и таращил глаза, когда сталкивался с препятствием. Лучшее, что ему выпало, – поддержка Томми в четвертом классе, когда все остальные ребята хотели выбить из него дурь просто потому, что им это было под силу. Томми дрался с его обидчиками. Тоби преклонялся перед ним, и такое положение сохранялось все эти годы. Противники становились крупнее и злее, но Томми продолжал драться за Тоби, будь это в стычках на улице, в конфликтах со старшими на работе, и это его устраивало. Ему нравилось не только быть героем, но и то преклонение, которое сопровождало его. Он считал, что не важно, где ты вступаешь в бой – на игровой площадке, на войне или на улице, – это связывает мужчин нерасторжимыми узами. Женщинам этого не понять.
Он слишком долго стоял на месте, и сквозь лыжный костюм начал проникать холод. Он было открыл рот, чтобы окликнуть Тоби, но наконец услышал шуршание его лыж. Он послушал еще секунду и нахмурился, потому что звук шел не из-за спины, а приближался с боковой лыжни, которая вилась между деревьями. И тут он заметил слабые лучи света от наголовных фонариков лыжников, мелькающие между стволами.
Томми выдохнул клуб пара. Он испытывал раздражение оттого, что через несколько секунд окажется на лыжне в чьей-то компании, и беспричинно разозлился – теперь он не самый лучший, сильный и быстрый лыжник в парке. Спуск по лыжне по свежему снегу примерно в фут толщиной требует немало сил и выносливости – больше, чем у него было, – а ничто не могло унизить Томми сильнее, чем стать в лучшем случае вторым.
Он подумал, что, может, стоит рвануть по лыжне, пока еще у него сохранялось небольшое преимущество, и представил себе, какое унижение испытают лыжники, уверенно нагонявшие его. Он ни в коем случае не уступит. «Я просто жду приятеля», – небрежно скажет он им, когда они пробегут мимо, давая понять, что стоит ему только захотеть, и он сделает их всех.
Томми сошел с лыжни, чтобы дать им место, и посмотрел, как они приближаются. В свете его фонарика мелькнули черные костюмы и лыжные маски, неотступно приближающиеся к нему. Может, они и сильные, но глупые, подумал он, – носить маски, когда лицо залито потом.
В двадцати футах сзади Тоби тащился по лыжне. Отталкиваясь палками, он старался держаться на лыжне Томми, чтобы было легче двигаться. Этой зимой он не качал ноги для лыж, и после долгого подъема среди деревьев бедренные мышцы у него ослабли и дрожали от напряжения.
Он несколько удивился, когда заметил перед собой не один, а несколько отсветов фонариков на снегу, тем более что никуда не отклонялся от проложенного следа. Еще несколько футов – и он догнал Томми, небрежно и расслабленно стоящего рядом с лыжней, глядя, как из леса приближаются другие лыжники. Он покачал головой при виде этих полных идиотов, которые ночью решили испробовать лыжню, воткнул в снег палки и, оттолкнувшись в последний раз, заскользил в их сторону. На полпути он увидел, как первый лыжник, вылетевший из леса, приблизился к Томми, навел пистолет ему в голову и нажал на спусковой крючок.
Тоби Майерсон то выныривал, то снова погружался в сладкий сон, и каждый раз, когда приоткрывал глаза, пейзаж менялся, словно кто-то быстро прокручивал киноленту.
Сначала широкий пологий санный склон за полем был галдящим детским царством, состоящим из сотен ярких миниатюрных комбинезонов, и воздух дрожал от восторженных криков детворы. Блаженная музыка, которая грела его душу.
Тоби с удовольствием наблюдал за маленькими существами, которые скатывались по снежному склону, сталкиваясь в самом низу своими тарелочками, санками и тобоганами. Они кувыркались, как мячики, и снова лезли наверх, как разноцветные насекомые; они были такие неутомимые, веселые и живые. Время от времени он посматривал на одного мальчишку, который казался чуть выше и собраннее, чем другие, и всем сердцем хотел, чтобы мальчик пересек открытое пространство и поднялся к нему. Тут он начинал как- то странно чувствовать себя и опасался, не испугается ли ребенок. Дети так легко пугаются и убегают, и Тоби думал, что в таком случае он просто умрет, потому что он должен кому-то сказать… о чем-то… о чем- то плохом. Но он не мог вспомнить, о чем именно.
Когда он снова открыл глаза, ему показалось, что вокруг стало темнее. Сначала он подумал, что в парке выключили освещение, но этого не могло быть, потому что, подняв глаза, видел яркие точки, словно свет не мог выйти из ламп.
Странно. Теперь на горке оставались лишь несколько смутно различимых одиноких фигур, и единственными звуками, которые до него доносились, были призывы последних родителей, которые звали детей домой, потому что парк закрывался.
И тут Тоби осознал, что ему страшно холодно. Он слишком долго не двигался, глядя на детей. Может, несколько часов. Боже мой, о чем он думал? Он должен двигаться. Надо разогнать кровь, добраться до дому и согреться.
Забавно, что, как бы далеко он ни отошел, ландшафт оставался тем же самым. Самым смешным было то, что в уме он фиксировал каждое движение рук и ног, но тем не менее не чувствовал, как под лыжами скользит снег, как напрягаются трицепсы.
Он почувствовал краткий прилив тепла, когда тело пыталось найти еще немного адреналина и послать его в сердце, он напрягся, стараясь не моргать, изо всех сил окликая последнего ребенка, уже почти взобравшегося на склон – о боже мой, он уже наверху, – надо кричать и кричать, раскалывая тишину воплями ярости и страха, потому что теперь-то он понимал, что умирает, не может шевельнуться…
Добравшись до верхушки горки, последний ребенок улыбнулся отцу, и они вдвоем повернулись посмотреть на совершенно пустой и молчаливый парк.
