Дрянным белым людям далеко до них!»
Если он был расстроен после разговора с рабочими, то говорил: «Что с тобой? Ты вытирал свою задницу сегодня бумагой?»
Ракшас жил в обвалившемся флигеле рядом с воротами совершенно независимо. Его жена умерла много лет назад, хотя его невестки жили в расположенных поблизости деревнях, он не мог ужиться ни с одной из них. Все четверо его сыновей служили в армии — они были рослыми мужчинами, которые, казалось, боялись отца больше, чем любого врага.
Непоколебимый оптимист, Ракшас впал в сентиментальное настроение под нашим с Физз влиянием. Он начал петь даже днем. У Ракшаса была свои система: религиозные и печальные песни он пел во время перерывов днем и в сумерки, а счастливые песни пятидесятых и шестидесятых годов — все оставшееся время. Голос у него не был особенно приятным, но теперь я был рад послушать его пение. Это помогало рассеивать меланхоличную атмосферу дома.
Когда он не ходил за Физз, то садился у водопровода — внизу перед ним раскинулись обе равнины — и во все горло пел Рамдхун, который сделал Ганди популярным во время борьбы за свободу.
Оп произносил нараспев слова гимна с разными интонациями, наполняя своим пением долины, пытаясь сказать нам что-то, медленно раскачивая своим обрубком. Но пение, которое однажды побудило к действиям миллионы людям, не помогло нам; Физз вряд ли было нужно что-нибудь, чтобы разжечь ее гнев.
После ее приезда прошло пять тяжелых дней. Однажды вечером над горами разразилась страшная буря. Солнце уже село, когда подул свежий ветер. Вскоре он начал качать дубы и сосны. Я сидел на старом кедровом пне на вершине горы. Я не знаю, где была Физз, но я мог видеть Ракшаса, сидящего внизу на скамейке у водопровода. Последний час до меня доносились обрывки его слов.
Внезапно раздался еще один звук — гул ветра, который бегал на своих многочисленных ногах среди веток, листьев, травы, разнося слова песни. Лес начал говорить на дюжине языков. Никакая музыка из фильма Хичкока не могла передать напряжение предвещающего беду ветра в горах.
Я инстинктивно встал. Когда я посмотрел вниз, то увидел, что Ракшас стоит на скамейке и, держа правую руку над глазами на манер телескопа, изучает горные вершины. Я проследил за его взглядом и заметил большие серо-черные облака, которые, надвигаясь друг над друга, нависли над долиной. Облака были огромными и угрожали разразиться ужасной бурей. Вскоре они приблизятся к вершинам гор и к нам. Пока я наблюдал за небом, потемнели холмы. Ракшас повернулся ко мне и закричал. Сильный ветер унес его слова в другом направлении, но движения его руки были достаточно красноречивыми.
Я поспешил вниз по крутой, покрытой сосновой хвоей тропинке. К тому времени, как я пробрался сквозь старую колючую проволоку, ветер стал влажным — это было предупреждающим знаком, словно брызги на берегу перед большими волнами.
Ракшас исчез, наверное, бросился убирать стулья, одежду, запирать и закрывать окна и двери. Багира носилась сломя голову по квадратной кухне в приступе страха и дерзко лаяла на замывающий ветер и опускающиеся облака. С другой стороны дома настойчиво хлопало окно. Кто-то закрыл его, и шум прекратился. Железная крыша как будто ожила, выгибаясь со стоном и скрипом. Скоро она пойдет в пляс; тогда свирепые ветра заберутся под ее кожу и начнут скакать в разные стороны. Бидеши Лал и его банда прыщавых мальчиков — вся их работа молотком — пройдут проверку.
Разошедшийся ветер, влажный и безжалостный, начал швырять меня в разные стороны, раздувая мою рубашку и сбивая меня с ног. Я поспешил от водопровода на верхнюю террасу, представляющую собой бетонную плиту, которую мы положили, купив дом, чтобы укрыться в нашей незаконченной ванной.
Отсюда открывался ужасный и невероятно красивый вид на долину. Опустилась зловещая тьма, огромные черные облака убили день. Летние бури были обычным явлением для Гетии, но, по большей части, они начинались в середине дня и проходили без дождя. Просто налетали свирепые ветра, которые поднимали вещи с мест и носили вокруг. При свете дня ураган — это всего лишь невероятный хаос; в сумраке в сопровождении грозовых облаков и завывающих ветров это страшное и потустороннее явление.
Насколько я мог видеть, каждое дерево и былинка на склонах холмов пришли в хаотическое движение. Качаясь, шурша, поднимаясь и поворачиваясь. Было понятно, что все живое в долине впало в безумие, спрятавшись в своих домах, забившись в укромные уголки и трещины, где можно было в безопасности переждать этот свирепый ветер.
Козы, собаки, лошади, коровы будут спать сегодня со своими хозяевами и хозяйками. Густые кусты лантаны под домом станут убежищем для тысячи птиц — ночная птица будет спать бок-о-бок с бульбулем и дроздом. Миллион мотыльков притихнет в дуплах деревьев и приготовится к голодной ночи. Сотни семей будут шевелить губами, молясь, чтобы их не настигла беда под старыми стегаными одеялами, а крыши домов не улетели с пронзительными ветрами.
Сделав предупреждение, обрушился дождь с яростью боксера в первом раунде. Капли размером с кулак застучали по оловянной крыше, потекли по бетонной террасе, причиняя боль там, где они касались меня. Мне понадобилось десять секунд, чтобы добраться через террасу до ванной, за это время я промок до нижнего белья.
Ракшас был внизу в кухне, сидел на корточках и зажигал керосиновые лампы. Электричество погасло с первым сильным порывом ветра, задолго до начала дождя. Люди на электростанции всегда принимали меры заранее, чтобы не испытывать гнев богов природы. Завтра утром они попытаются запустить станцию, потерпят неудачу, затем будут устало бродить по холмам, устраняя причиненный ущерб.
Ракшас кипятил имбирный чай, его острый аромат смешивался со зловонием керосина, налитого в лампы. Впервые за несколько дней он пел что-то, кроме популярного гимна — очевидно, это было связано с яростной стихией. В его песне говорилось о времени упадка, как пророчил Господин Рама, — веке, в котором мы живем сейчас. О времени, когда продажные будут наслаждаться щедротами земли, а добро будет бороться за жизнь.
Я вытащил складной брезентовый стул и сел в ожидании чая. Мне всегда нравилась наблюдать за работой Ракшаса. Ловко управляясь одной рукой, он отвинтил крышку лампы, вставил воронку, налил керосина из пластикового бидона, плотно завинтил — все это время крепко держа лампу между ног — с шумом открыл стеклянную посуду, дернул фитиль, взял свечку, поджег фитиль, снова закрыл стекляшку, тщательно вытер ее сухой тряпкой, затем отставил горящую лампу в сторону и поставил между ног другую потухшую. Во время этой процедуры обрубок властно раскачивался, продолжая отбивать ритм.
— Крыша Бидеши Лал выдержит? — спросил я.
— Конечно, выдержит, сахиб, — ответил он с обычным оптимизмом. — Это не самый свирепый шторм, который видел этот дом или еще увидит.
— Ветер когда-либо срывал крышу этого дома?
Ракшас поставил третью зажженную лампу рядом с двумя другими, вытащил из кармана своей рубашки пробку из зелено-черного вещества, откусил кусок, потер между пальцами, набил его в чиллум и поджег его свечкой. Сладкий опьяняющий аромат начал витать в комнате, вытесняя запах керосина и имбиря. Ракшас прислонился к стене, желтый свет лампы озарил его сильные черты, он выпустил дым через сложенные руки и сказал:
— Сахиб, когда придет время, ничто не сможет помешать ему. Ни талантливые плотники, ни самые длинные гвозди, ни самые сильные стальные стяжки.
— Так ветер когда-нибудь срывал крышу? — повторил я свой вопрос.
Ничего не ответив, Ракшас встал, снял с плиты чайник, нацедил два стакана, протянул один мне, затем пошел и сел на то же место в той же позе, прислонившись к стене. Шумно затянувшись, он сказал с серьезным видом деревенского рассказчика:
— Послушай, сахиб, я расскажу тебе о том, как первый раз ветер сорвал крышу этого дома.
— Да, — сказал я.
Ракшас рассказал, что Индостан не был тогда свободным.
— Белым людям понадобилось много лет, чтобы уйти, а дорога в Найнитал была простой лошадиной тропой. Гулдаар правил холмами, а вода была такой чистой, как нектар. Мне было шесть лет, и мы жили с моей матерью рядом с Рамгаром. Моего отца почти всегда не было: он работал в Гетии. Мы приехали
