стороне.
Когда дорога вскоре после поворота на Газиабад успокаивалась, становилась в четыре линии, появлялся страх другого рода. Все путешествие по обе стороны от дороги поднимались незаконченные здания. Торчащие железные прутья, наполовину законченные полы, неоштукатуренные стены, без дверей и окон, недоделанные балюстрады балконов. Судя по открывающемуся придорожному пейзажу, никто больше не хотел заканчивать строительство — все хотели иметь возможность бесконечно что-нибудь добавлять. Как говорят индусы, мы живем всегда: не нужно спешить, чтобы что-нибудь закончить. По обе стороны от трассы на последнем участке появился наполовину построенный огромный городской район. Суровый, без следа зелени. Маленькие голые дома, их кирпичи были соединены вместе уродливым цементом, чтобы получить немного воздуха. Большинство домов были двухэтажными коробками, почти без окон. Дорожки между ними были не замощены; грязь заполняла открытые канавы, кучи мусора вырастали там, где могли найти место; черная волосатая свинья рылась в них в поисках еды; маленькие черно-зеленые водоемы были усеяны людьми и быками.
Это была сумеречная зона. Здесь жила бессмысленная смесь современности и древности.
Жизнь без достоинств деревни и без возможностей города.
Старый талисман возрождающейся земли остался далеко позади.
Новый талисман разума и ловкости рук был далеко впереди.
Немногие могли миновать эту сумеречную зону и закончить путешествие.
Очень немногие. Очень немногие.
И даже те, кто это делал, приезжали в город песка.
Сосиски в огромных машинах с водителями, охранниками, рабочими, официантами, кули, офис- мальчиками, посудомойками, дхоби, уборщиками, нищими.
Путешествие пилигрима из наименьшего ада в наибольший.
Оставь надежду всякий, кто приезжает сюда.
Путешествуя месяц за месяцем, мы видели, как унылое настроение стремительно распространялось. В город и из города, на дорогу и с дороги. Пейзаж без надежды. Кожу сдирает до крови, несмотря на утешения и помощь. Даже дожди — которые спасают все на континенте — не могли отбелить его. Не было зелени, которая могла бы пробиться. Голые кирпичные коробки, пыль и грязь, просто становились более унылыми в сырости, отряды комаров садились на все, довершая адский пейзаж. Днем ветер дул на дорогу, запах испражнений забивал ноздри и оставался там часами, несмотря на воду, мыло и одеколон.
Глядя на этот район, было трудно представить, что какой-то мститель за потерянные души спасет их.
Даже Ганди пришлось бы копать глубоко для адекватного ответа.
Становилось лучше, когда мы покидали Дели. Насыпь скрывалась в темноте или тумане, и мы могли смотреть исключительно на ожидающие нас горы. Единственными проблемами, которые нас беспокоили, были железнодорожные переезды и змеи, вырастающие по обе стороны от них.
Не было никаких сомнений, что горы поддерживали нас даже в Дели. С моим писательским кровоизлиянием я стал ужасной компанией. Но, пока мы посещали магазины скобяных товаров и предметов гигиены в Котла Мубачакпур и Хауз Кхаз маркет, или торговцев камнем на дороге Мехраули, я был в порядке. Физз брала на себя роль ведущего, а я подчинялся ей.
Мы разговаривали о доме часами: об архитектуре, материалах, видах, деревьях, наших планах уехать из Дели на несколько лет и осесть там. Мы откроем курсы для взрослых в нашем флигеле, мы будем содержать клинику, привезем наших друзей врачей, чтобы ухаживать за жителями деревни, устроим ежегодный лагерь искусства для артистов, комнату, выходящую на темную долину, сделаем убежищем писателя, посадим на террасе кусты лантаны, которую мы купим. Наши девочки родятся под Найниталом и вырастут в доме. Свободный дух для них будет обозначать дерево, а не персонажи мультиков.
Фикус религиоза до Порки Пига.
Зеленый бородастик до Йосемито Сэма.
В этом месте Физз сказала: «Но я не буду учить их дома! Они пойдут в обычную школу, им будут давать наставления о морали поющие монашки!»
«Вот именно! Мы продадим дом!»
Мы были счастливы в горах, сидя на террасе все время, потягивая чай или виски. Мы снова открыли для себя скраббл снова через пятнадцать лет. Вскоре мы настолько в этом преуспели, что стали расцветать слова из семи букв. Мы проводили много времени, ухаживая за растениями, которые Физз продолжала добывать и сажать с невероятной плодовитостью.
Мы были счастливы, находясь там, мы были счастливы разговаривать об этом, но когда дом вышел за эти рамки, я замкнулся в себе и ничего не смог предложить ей. Много месяцев я не думал, что однажды захочу пойти в кино, на обед или посетить кого-то из друзей. Когда это предлагала Физз, я иногда соглашался, а порой отказывался, храня молчание.
Я оглядываюсь назад — когда все кончилось — и ужасаюсь своему поведению. Сколько раз я поднимался посередине вечера с друзьями и говорил, что хочу идти домой. Сколько раз я вставал во время фильма и говорил, что не могу больше терпеть. Сколько раз я даже настаивал уйти с обеда, потому что еда была несъедобной или ресторан потерял свое очарование. Когда мы возвращались домой, я находил убежище на террасе, под гулмохаром, а она погружалась в объятия Си-эн-эн. Иногда она спала, когда я приходил, но чаще всего бодрствовала. Когда выключался свет, мы тянулись друг к другу, подчиняясь старой привычке, и мы собирали паззл из кусочков сердца, волос, жары, влаги, твердости, мягкости, запаха, вкуса, памяти и желания, и в этом находили удивительное удовольствие и спокойствие.
Физз старалась не падать духом из-за моих перепадов настроения, она знала, что я сражаюсь со странными демонами. Но иногда она выходила из себя — и мы бросались друг на друга, не зная пощады: я называл ее пустой сукой, она меня — великим писателем чинчпокли. Я говорил, что мне нечего больше ей предложить, что я на грани безумия. Физз отвечала, что я становлюсь совершенным неврастеником, что нужно проверить мои мозги, чтобы выяснить, где они начинаются, а где заканчиваются.
Тогда мы держали друг друга на расстоянии, пока наши тела не возводили мост перемирия или не требовалось обсудить строительство дома на холме.
Я попытался несколько раз уединиться в кабинете с «Братом», но ничего не получилось. Абсолютно ничего. Я прочитал то, что написал о средневековом сардаре, это показалось мне фальшивым — дерьмо в зерне. Я сосредоточенно изучал каракули в моем блокноте, там не было ни единой идеи или образа, чтобы добавить жизни в эту историю. Я пытался придумать одно новое предложение, которое напомнило бы мне, что я умею писать, и я не придумал даже фразы. Я ходил взад-вперед по маленькой комнате, Девятый концерт Бетховена играл без устали на заднем плане. Когда я покидал комнату несколько часов спустя, я был всегда в худшем настроении, чем когда входил туда. Еще более неуверенный в себе, готовый к еще худшему.
Физз бросала на меня один взгляд, когда я появлялся из кабинета, и понимала, что я похож на евнуха.
Я думал много времени, но сегодня я даже не могу вспомнить, о чем я тогда размышлял. Сегодня я знаю: я не был уникален в этом. Многие — очень многие — люди живут так, мучаясь сознанием, что они находятся не в том месте, но не могут выяснить, где их место. Крабы без воды, которые не могут плыть н не могут умереть. Справляясь с событиями жизни, барахтаются изо всех сил. И у большинства из них нет Физз, чтобы помочь все это пережить.
Я продолжал работать, но сделал себя достойным жалости созданием. Я знал, что люди смеются надо мной все время, но не хотел защищать себя. Мне было непонятно, что именно защищать. Я мог бы уйти с работы, но этого шага я боялся. Думаю, я чувствовал, что рутинная работа офиса была тем канатом, который привязывал меня к земле; если его отрезать, я улечу навсегда. Туда, где никто не сможет до меня добраться, откуда я бы никогда не вернулся. Странным образом зарплата была важна для меня. Она создавала видимость, что я сам себя содержу. Потому что, несмотря на наши рациональные мысли, деньги все еще стояли между нами.
Пять миллионов семьсот тридцать две тысячи семьсот сорок рупий. Или то, что осталось от них. Незаработанные деньги, которые было весело тратить.
