во время боя в форте, а река не помогла исцелению. Грудь болела от попавшей в легкие воды, саднила разодранная деревом шея — и все-таки он улыбался. Мадлен любит его. Любовь привела ее за ним, заставила рисковать жизнью ради его спасения. Его Мадлен… Такая храбрая, такая красивая…
Тьери поднял весла и предоставил течению уносить их подальше от переполоха на кораблях. Выстрел сержанта вызвал тревогу на втором судне, и оттуда послышалась пальба и отчаянная брань.
Должно быть, Люк на миг потерял сознание, потому что когда очнулся, то увидел, что Мадлен трясет его за руку. Оглядевшись, он смутно отметил, что воды в ялике стало больше.
— Это Ролан! — услышал Люк голос Тьери. — И как раз вовремя! Через десять минут мы бы пошли ко дну…
Крайне осторожно Люк приподнялся. Неподалеку от них виднелся темный силуэт рыбачьей лодки. Она плыла к ним. Плавными взмахами весел Тьери направил перегруженный ялик ей навстречу. Сидевший на носу Люк поймал брошенную Роланом веревку и подтянул ялик к корме лодки рыбака. Спасительный борт был так высоко, что Люку понадобилась помощь Ролана и его напарника, чтобы вскарабкаться туда. От этого усилия боль в плече стала еще невыносимее, и какое-то время Люк мог только лежать, привалившись к планширу.
— Я подошел бы раньше, — объяснял забравшемуся в лодку Тьери старый рыбак, — но республиканцы решили нас обыскать. Я уж боялся, что пропущу из-за них прилив. Теперь надо торопиться, чтобы не сесть на мель.
Пока остальные помогали Ролану поднять парус, Мадлен отвела Люка в маленькую рубку. Здесь, среди свернутых сетей и прочего хлама, она сбросила верхнюю одежду и повернулась, чтобы помочь Люку снять куртку и рубаху. Он очень бережно обращался с левой рукой, и Мадлен поняла, что рана болит. Убедив его сесть на скамью, она стала снимать намокшие от воды и крови бинты. Ее волосы свисали мокрыми космами, гладкий лоб бороздили морщины, но Люку казалось, что его жена никогда еще не была такой прекрасной.
— Рана сильно кровоточила, — испуганно сказала Мадлен. — Очень болит?
Он нетерпеливо помотал головой, схватил жену в охапку и крепко поцеловал.
— Я столько этого ждал! — сказал он, наконец, отпуская ее. — Как жаль, что у нас тут нет кровати!..
— Тебе нужна кровать, но совсем не для этого, — нежно пожурила она, снимая последние слои бинта и осматривая плечо. Рана открылась, но, промытая соленой водой, выглядела далеко не так плохо, как ожидала Мадлен.
Люк привалился спиной к переборке и нахмурился.
— Я делаю тебе больно? — спросила жена.
Он покачал головой и даже не поморщился, когда Мадлен наложила на рану клочок парусины, который ей дал Ролан, а потом стала забинтовывать ее лоскутами старой одежды.
— Не слишком хорошо, — сказала она, — но это лучшее, что я могу сделать.
— Все прекрасно, — коротко отозвался Люк. Потом выругался: — Мадлен, чертовка, ты могла бы сказать это! — Встретив ее вопросительный взгляд, он нахмурился еще сильнее. — Я же знаю, что ты любишь меня, но ты могла бы и сказать это. — И добавил мягче: — Мне тоже нужны эти слова…
Она хотела их ему сказать! Но тревога за него заставила Мадлен забыть о своем намерении. Она нежно убрала волосы с его лба, улыбнулась и серьезно произнесла:
— Я люблю тебя. Уже давно. Наверное, это началось во время путешествия из Парижа…
— О Боже! — выдохнул он. — Так давно? Она кивнула.
— Только поэтому я и пошла за тебя, хоть и знала, что ты меня не любишь.
— Я любил, но просто не понимал этого. — Люк обнял жену и, нежно покачивая, продолжил: — Зато теперь-то я точно знаю, что любил тебя с первой встречи.
— Это была страсть, Люк! — Покоясь в его надежных объятиях, она могла и поддразнить мужа.
Он пожал плечами.
— Я до сих пор не понимаю, где кончается одно и начинается другое… но я любил тебя в нашу брачную ночь. Иначе почему бы я тогда взбесился? Мне больно было слышать твои обвинения, Мади. Я не мог вынести того, что ты так плохо думаешь обо мне. А главное, я был убежден, что ты вышла замуж только ради моего титула. Ты должна признать, что не проявляла большой любви в нашу брачную ночь, разве не так? — И прежде чем она успела извиниться и поведать о своих тогдашних страхах, Люк продолжил: — Я должен был рассказать тебе о наследстве. Я должен был рассказать тебе очень многое. В Англии у меня ничего не было с Эдит.
— Кажется, я это знала, — сказала Мадлен, нежно касаясь его щеки. — Я начала понимать это на полуострове. Но ты целовал ее, и так страстно!
Он прикрыл глаза, будто от боли, а потом заговорил:
— Я был так зол на тебя, Мади, и моя гордость была уязвлена. Ты тогда уже не в первый раз заподозрила меня в наихудшем. К тому же ты уехала, и я решил, что тебе безразлично, жив я или убит. Та дуэль… На самом деле я дрался за тебя. Я не мог прямо вызвать де Брюньера за нанесенное тебе оскорбление, потому что это привлекло бы всеобщее внимание к тому, что мы хотели держать в тайне. Эдит послужила мне прикрытием. Я флиртовал с ней, чтобы спровоцировать де Брюньера, и вызвал его, едва он открыл рот. Знаю, что должен был все объяснить еще тогда, но я плохо умею оправдываться. Наверное, никогда не приходилось. В будущем — постараюсь, но, боюсь, тебе придется стать более терпеливой со мной.
Де Брюньер! До этого момента Мадлен не знала имени второго участника дуэли. Неудивительно, что Люк тогда так разозлился на нее.
— Мне нужно было остаться, — сказала она. — И я бы осталась, но была убеждена, что ты хотел моего отъезда. Ведь ты же неделями не ложился в мою постель.
Он криво усмехнулся.
— Это мне давалось с трудом. Ты не представляешь, как я тебя хотел, но ты выглядела совсем больной, и я был убежден, что это из-за моей ненасытности.
— Я была больна оттого, что ты не приходил ко мне, — призналась Мадлен. — О, Люк, как мне не хватало тебя! Те дни, после возвращения в Кершолен, были самыми несчастными в моей жизни. А потом, на берегу у Пантьевра, ты был так холоден и замкнут…
— У меня болело сердце, Мадлен. Никогда прежде я не думал, что оно может так болеть. Я пытался вычеркнуть тебя из своей жизни. Глупо, я знаю. Это было все равно, что вырвать собственное сердце. Но даже и тогда я хотел заботиться о тебе. Я испытывал эту потребность с того самого момента, как впервые увидел тебя. Всегда, каждую минуту я носил в сердце заботу о тебе.
Одинокая слезинка сбежала по щеке Мадлен, и она крепче обняла мужа. Он так много сделал для нее! А она вела себя с ним не всегда хорошо. Она вдруг поняла, что никак не могла простить ему того, первого предложения, хотя потом Люк предоставлял ей столько возможностей изменить приговор. Он не поверхностный сибарит-аристократ — он смелый, благородный и добрый, и всегда был таким.
— Прости, что я сомневалась в тебе, — сказала она.
Люк вздохнул.
— Тебе нужно было подтверждение, Мади, а я, в своей надменности, отказывался дать его.
Зато теперь он подтвердил это самым убедительным способом: он стал целовать ее и целовал до умопомрачения, пока они оба не забыли, где находятся.
Когда Леон принес им немного кальвадоса, нашедшегося у Ролана, ему пришлось долго и громко прочищать горло. Но и это не помогло. Тогда бретонец, хихикая, ретировался и прикрыл за собой дверку рубки. А лодка летела под раздуваемым ветром парусом по бухте Киберон, держа курс на Морбиан.
Люк сидел в наброшенном на плечи одеяле, обнимал уснувшую жену и клялся, что никакой роялистский мятеж не оторвет его больше от Мадлен и Кершолена. Дофин умер — он услышал эту печальную новость от караульных на «Шартрезе», — и с гибелью мальчика умерла страстная приверженность Люка к роялистскому движению. Все это время им двигали не политические мотивы, а слово, данное королю, который попросил когда-то его помощи. Он не испытывал ни преданности, ни даже симпатии к братьям покойного короля. Монархии больше нет, аристократии — тоже. Отныне и навсегда он будет всего лишь Люком Валери, и, оказывается, его это вовсе не огорчает.
