внезапного нападения. Он вспомнил про нож на своем бедре. Нож маленький, ничего общего с теми потрясающими полумесяцами, что были у неё, но и им можно было бы убить девушку. Одним движением он может проткнуть нежный изгиб её шеи. Её великолепного горла.
Но он даже не попытался. Лежал и не двигался.
А потом потерялся между сном и явью. Он утратил много крови. Глядя в её лицо, уже не понимал, реальна ли она или нет. Возможно, это уже предсмертный сон, или она, возможно, жнец, посланный за его душой, чтобы та обрела новую жизнь. Серебренное кадильце, висевшие на посохе, выдыхало клубы дыма, в которых, одновременно, чувствовалось запах трав и чего-то едкого, и как только этот аромат достиг Акивы, он почувствовал будто его что-то манит и тянет за собой. Голова закружилась и он подумал, что не будет возражать последовать за этой посланницей в другие миры.
Он представил, как она ведет его за руку, и, баюкая в своем сознание это видение, Акива убрал руку со своей раны, чтобы прикоснуться к ней, и поймал её пальцы своими, скользкими от крови.
Она широко распахнула глаза и отдернула руку.
Он напугал её, но совсем не хотел этого.
— Я пойду с тобой, — сказал он на языке химер, знаний в котором ему хватало, чтобы отдавать распоряжения рабам.
Это был грубый язык. В нем переплелось множество диалектов племен, которые Империя собрала под своё крыло, и которые, по прошествии времени, слились в общий язык.
Он едва мог слышать собственный голос, но она хорошо поняла его слова.
Она посмотрела на свою кадильницу, затем снова на него.
— Это не для тебя, — сказала она, опустив посох в грязь, а морской бриз тут же подхватил едкий дым кадильца по ветру. — Не думаю, что ты захочешь идти туда же, куда и я.
Даже в звериной интерпретации языка химер её голос звучал прекрасной мелодией.
— Смерть, — проговорил Акива.
Жизнь очень быстро оставляла его, теперь, когда он не закрывал рукой свою рану.
— Я готов.
— А я не готова. Слышала, нет ничего веселого в том, чтобы быть трупом. Скукотища.
Она сказала это так легко, весело, что он внимательно посмотрел на неё. Это шутка? Девушка улыбалась.
УЛЫБАЛАСЬ.
И он, видимо, тоже. Пораженный, Акива почувствовал это. Будто её улыбка отразилась на его губах, как в зеркале.
— Скукотища — звучит не плохо, — ответил он, позволяя своим векам закрыться. — Возможно, наконец-то появиться время почитать.
Она приглушенно рассмеялась, и Акива, дрейфуя, начал верить, что он умер. Это было бы менее странно, чем если бы все происходило на самом деле. Он больше не чувствовал своё искалеченное плечо, поэтому даже не осознал, что она прикасалась к нему, пока не ощутил сильную боль. Он вскрикнул и открыл глаза. Неужели она в конце концов решила прикончить его?
Нет. Она накладывала жгут на его рану. Вот откуда боль. Акива удивленно посмотрел на неё.
А она сказала:
— Я настоятельно рекомендую жить.
— Я постараюсь.
А потом, неподалеку послушались гортанные голоса. Химеры. Девушка замерла, и, приложив палец к своим губам, выдохнула:
— Шшш.
Туман рассеял солнце позади неё, укутывая её рога и крылья сиянием. Её коротенькие волосы словно бархатный ворс (как мягкий мех жеребенка), её рога цвета оливы, блестели будто отполированный агат. Не смотря на устрашающую маску, нарисованную на лице, оно было нежным, её улыбка была милой. Акиве не была знакома нежность, но это чувство пронзило его в самое сердце, которое никогда не давало о себе знать до встречи с этой девушкой. Это было так ново и странно, как будто у него сам по себе открылся 'третий глаз', который увидел новое измерение.
Он хотел коснуться её лица, но сдержался, потому что его рука была вся в крови и кроме того, даже не раненная рука ощущалась такой тяжелой, что он не думал, что сможет поднять её.
Но она поддалась тому же импульсу. Девушка протянула руку, помедлила, а потом пробежалась холодными кончиками пальцев по горячему лбу, по щекам, чтобы остановиться на его шее. Она ставила их там на какое-то мгновенье, словно убеждаясь, что жизнь еще бьется в его крови.
Почувствовала ли она, как участился его пульс от её прикосновения?
А потом, перевязав его, она поднялась и ушла. Те длинные ноги с копытами газели унесли её прочь, сквозь туман, плавными прыжками, которые почти напоминали полет. Крылья были полураскрыты и задраны вверх, подобно воздушному змею, поэтому каждый её прыжок был похож на балет. Акива увидел, что где-то вдалеке, в тумане, её темный силуэт встретился с другими фигурами — неповоротливые зверюги, ни в одном из них нет ни капли её изящества. Он надеялся, что она уведет их от него. Так и произошло.
Акива выжил. И изменился.
— Кто перевязал тебя? — Спросила Лираз, когда нашла его и перенесла в безопасное место. Он ответил, что не знает.
Ему казалось, что всю свою жизнь, до этого момента, он будто провел блуждая в лабиринте, а не на поле сражения в Балфинче, наконец, нашел центр этого лабиринта. Его собственный центр — место, где чувство пробудило оцепенение. Он даже не подозревал, что такое место вообще существует, пока враг не опустился перед ним на колени и не спас ему жизнь. Он запомнил её как приятный сон, но она была реальностью.
Она существовала. Как глаза животного, сияющие в темноте леса; она промелькнула, словно краткая вспышка во всеобъемлющей темноте.
Она была там.
ГЛАВА 38
НЕВЕРУЮЩИЙ
После Балфинча само существование Мадригал (прошло два года, прежде чем он узнал её имя) было для Акивы подобно свету в кромешной тьме. Когда он лежал при смерти в боевом лагере в бухте Морвена, он бредил снова и снова о вражеской девушке, которая опустилась рядом с ним на колени, улыбаясь. Каждый раз очнувшись, вместо нее он видел лица своих сородичей, и они казались менее реальными, как то видение, что посещало его. Даже когда Лираз выгнала доктора, который хотел ампутировать ему руку, его разум вернулся к тому затуманенному пляжу в Балфинче, к карим глазам и сверкающим рогам, к ошеломляющему чувству нежности.
Он был натренирован, чтобы выдержать действие меток дьявола, но не это. Этому он противостоять не мог.
Конечно, он никому не сказал.
Азаил подошел к его кровати с набором инструментов для татуировок, чтобы отметить руки Акивы убитыми им в Балфинче.
— Сколько? — Спросил он, нагревая лезвие ножа для стерилизации.
Акива убил шестерых химер в Балфинче, включая чудовищную гиену, которая почти убила его. Шесть новых отметин появились на его правой руке, которая, благодаря Лираз, была все еще на месте, но бесполезным грузом лежала прижатая к его боку. Разъединенные нервы и мускулы были снова скреплены, и какое-то время он даже сомневался, что рука сможет снова функционировать.
Когда Азаил приподнял безжизненную руку с ножом наготове, все о чем мог думать Акива — это о той девушке и том, что единственным воспоминанием о ней могла стать чернильная отметина на пальце какого-нибудь серафима. Здоровой рукой он выдернул больную из рук Азаила и тут же был вознагражден
