Сытин красил стену сарайчика, когда у забора просигналила машина. Он отложил кисть и отступил назад, чтобы полюбоваться результатом. Получалось недурно. Он чихнул и приложил руку ко лбу. Лоб был горячим.
Пегая, покрытая коричневыми пятнами грунтовки, словно леопард, у ворот стояла потрепанная «копейка». Сергеич, навалившись на хлипкие доски забора, радостно приветствовал соседа.
— Здорово! Хреново выглядишь!
— Садоводов приветствую, — сказал Сытин, пожимая протянутую руку. — Что-то неважно себя чувствую.
— Да…, — протянул Сергеич. — Тут, б..дь, эпидемия какая-то! Вся Титовка дохает.
Сытин насторожился.
— Правда?
— А то! Я заходил к соседям, так они там все в соплях сидят. Я в Горенино собираюсь, хотел спросить, не нужно ли чего. Вот — они мне целый прейскурант для аптеки дали.
Сергеич вытащил из кармана бумажку и продемонстрировал список.
— Видал?
Сытин настороженно кивнул.
— Я еще по другим прошелся — везде одно и то же. У нас тут что-то завелось — факт! Тебе самому ничего не нужно?
Сергеич вдруг закашлялся — громко и надсадно, прикрывая лиловые губы широкой лопатой ладони. Одновременно он попытался убрать список в карман, но трясущаяся рука никак не желала слушаться. Сытин уставился на нее, на стариковские бляшки на коже и почувствовал себя нехорошо.
«Эпидемия… Черт меня возьми, в мае эпидемия!»
У него появилась уверенность, что зараза эта не простая.
«Может быть, птичий грипп. Или даже того хуже!»
— Ну, так что? — спросил Сергеич, справившись с приступом. — Надо тебе чего?
— А? Да! Да. Возьми аспирина. И «Фервекс» возьми. Сейчас я тебе денег дам.
— Ты только мне на бумажку напиши. И не волнуйся — отчитаюсь, как в сберкассе!
Сытин быстро пошел к дому. В прихожей завывал пылесос — жена занималась уборкой. Увидев хмурое лицо мужа, она выключила аппарат и отложила шланг в сторону.
— Что-то случилось?
Сытин прошествовал к комоду и принялся рыться в ящиках в поисках шкатулки с деньгами, попутно пересказывая ей все, что услышал от Сергеича. Некоторое время она удивленно и настороженно его слушала, а потом села за стол и стала что-то быстро писать на блокнотном листе. Кончив, она встала и передала свои записи мужу.
— Вот. Пусть купит по этому списку.
— А денег хватит?
— Хватит.
Сытин кивнул и вышел, увидев краем глаза, как жена перекрестилась. Как всегда, этот жест вызвал у него раздражение. Убежденная баптистка, она — «уж будьте уверены!» — наверняка усмотрела в происходящем руку Господа. По возвращении предстоял очередной теологический спор.
«Просто удивительно, как в этой женщине уживаются религия и здравый смысл! Совершенно непонятно»
Он вышел на улицу, тщательно прикрыв за собой дверь. В прихожей снова зажужжал пылесос.
«Чудны дела твои, Господи!».
— Где Глеб?
Сергей с трудом разлепил горячие веки и сел на раскладушке.
— Что, солнышко?
— Где Глеб?
Аленка сидела на кровати, разглядывая с рассеянным удивлением пятно крови на подушке. Утром Сергей губкой обтер ей лицо, но постельное белье не тронул, не решаясь тревожить сон дочери. По крайней мере, в такую причину он заставил себя поверить, гоня прочь мысль о том, что просто не смог бы поднять девочку. Не было сил.
— Глеб ушел.
— Куда?
Сергей потер лоб. Выдумывать что-то он был не в состоянии.
— Не знаю.
Аленка встала, покачнулась, и обвела взглядом комнату, будто видела ее впервые. Описав полный круг, она снова посмотрела на отца.
— Я есть хочу.
— Пойдем. Приготовлю тебе что-нибудь.
Они прошли на кухню, и Сергей сварил ей макароны. Он сел на стул и с умилением смотрел на то, с каким аппетитом ест девочка. Самому есть не хотелось — готовка лишила его последних сил. Он сидел, с трудом дыша через воспаленное горло, и любовался на дочь.
— Он уехал домой? — спросила Аленка.
Рот ее был набит макаронами и, когда она говорила, можно было увидеть белую массу у нее на языке.
«А раньше она их терпеть не могла»
— Кто, милая?
Девочка скорчила досадливую рожицу.
— Глеееб! — протянула она противным и требовательным голосом.
— Нет. Не уехал. Он просто… ушел.
Аленка кивнула и вернулась к своим макаронам, больше не задавая никаких вопросов. Только на лбу у нее появилась тонкая морщинка, будто она размышляла о чем-то. Сергею очень захотелось знать, о чем она думает. Что за мысли вертятся в этой маленькой странной голове? Он знал, что девочка не ответит. Она сильно изменилась за последнее время. Все изменилось. Ему показалось, что известие об уходе Глеба ее успокоило. Она как-то расслабилась, словно обмякла.
«Наверное, она его боялась. Бедный ребенок. Боялась собственного брата»
Сергей не желал думать о племяннике, но, помимо воли, мысли вновь и вновь возвращались к нему. Что нашло на парня? Почему он так себя повел? Эти вопросы мучили его, обреченные оставаться без ответа. Он не понимал и не мог понять своего племянника. Свою дочь. Даже самого себя. Ему вдруг очень захотелось плакать. В небе появился зуд, но он сдержался.
«Нельзя при ней. Потом»
Аленка. Он вдруг вспомнил ее совсем маленькой. Вспомнил, как она радостно бегала с бумажным самолетиком, крича: «Папа, он летает! Смотри! Он правда ЛЕТАЕТ!». Ее короткие, взлохмаченные со сна волосы светились в ярком блеске солнца.
Она умрет. Не от руки Глеба, но все равно — умрет. Или умрет он сам, а она попадет в какой-нибудь сиротский дом. Сергей очень живо представил себе: она стоит в углу комнаты, стены которой покрашены в казенный болотный цвет. У нее дрожат губы. Он почти услышал, как она тихо шепчет: «Папа. Папочка. Забери меня отсюда. Не оставляй меня здесь одну. Я буду хорошо себя вести! Ну пожалуйста!»
Он почувствовал влагу на щеке. По коже побежала слеза.
«Все-таки потекла, проклятая»
Сергей снова посмотрел на Аленку. Ему вдруг так захотелось обнять дочь, прижать ее к себе, захотелось, чтобы она тоже заплакала. Заплакала по маме. По ним. Стала похожа на обычного ребенка. Его ребенка. Но он сдержался. Дочь стала чужой, как будто не имела к ним никакого отношения. Чужой. От нее исходил слабый, но очень неприятный запах, который особенно усиливался, когда она говорила. Будто что-то стухло.
«Наверное, я сам пахну не лучше»
— Ты плачешь, — сказала Аленка. Без эмоций — просто констатируя факт.
— Сейчас пройдет.
Она кивнула и склонилась над тарелкой.
Сумерки еще только начали сгущаться над полем, постепенно поглощая свет красного солнца, а в лесу уже было темно. От земли веяло холодом и сыростью, но Глеб не замечал этого. Степан исчез около часа назад, оставив его одного, и продолжая охранять своим неосязаемым присутствием. Глеб дремал, покачиваясь на стволе поваленного дерева. Он не ел целый день, но голода не ощущал. Все его чувства исчезли, как будто он парил в бесконечном открытом пространстве, где не было ничего, кроме его самого и его мыслей. Еще было время — оно текло сквозь кожу, как лента бесконечного конвейера.
Глеб давно хотел написать какой-нибудь рассказ и опубликовать его в журнале — когда-то он мнил себя писателем. Много раз начинал работу и всегда бросал, не доводя до конца. Получалось все не то, не о том и просто скучно. Сейчас он сидел и обдумывал историю, в которой брат убивает свою сестру, повинуясь голосу в голове, указывающему, как это сделать. Сестра оказалась совсем не ребенком, а злобным инопланетным паразитом. Об этом никто не догадывался и только ее брат видел, как она подзаряжается от домашней розетки. Складывающийся в голове рассказ нравился Глебу. Его можно написать. И получится совсем неплохо.
Лес полностью погрузился в темноту, когда он встал с дерева, взял нож и отправился к дому.
Настя сидела у себя в комнате и читала книгу, рассеянно водя глазами по ровным строчкам и не понимая ни слова. Она прислушивалась к голосам родителей, доносящимся из-за приоткрытой двери.
— …очень неприятная ситуация, — говорила мать.
— Да она всегда была бесноватая. А сейчас и вовсе умом тронулась, — отвечал отец.
— Меня беспокоит, что Настя к ней тянется. И я не могу понять — почему?
— А сама она что говорит?
— Ничего.
— Да…
