Объединение

Её отец предложил этой женщине жизнь. Он дал ей дом, защиту, дочь. И чем же Таша Яар отплатила ему?

Предательством.

Села стояла рядом с отцом и смотрела, когда Ташу казнили. Всё, что было в ней земного, умерло в тот день вместе с её матерью. Осталась лишь ромуланка, горящая желанием уничтожить команду «Энтерпрайза» – всех тех, кому Таша хранила верность. Всех тех, ради кого она предала отца Селы.

И теперь, стоя в сырой пещере, глядя на удивлённые лица стоящих перед ней людей, Села чувствовала, что легендарный Пикард находится в её власти. Теперь она узнает, заслуживает ли он восхвалений её матери. Она в это не верила. Очень скоро он предстанет таким, каков он есть на самом деле – жалкий, слабый землянин.

И мечта всей её жизни сбудется.

Стоя в резком белом свете кекогеновых ламп, глядя в холодные глаза Селы, Пикард понял, что их со Споком общие подозрения насчёт Нерала были правильными. Проконсул заманивал их в ловушку. Никаких мирных переговоров он вести не собирался; воссоединение было не более, чем мечтой идеалиста.

Пикард взглянул на Спока. Лицо посла было серым и постаревшим, каждая чёрточка выражала неимоверную усталость; казалось, он даже согнулся под тяжестью своего поражения.

– Как они смогли узнать об этой пещере? – спросил Пардек у Спока. – Нас кто-то предал.

– Да, – ровным голосом сказал Спок. – Ты.

Взгляд Пикарда метнулся к Споку. Тот сверлил Пардека глазами. Сенатор вздрогнул.

– Спок, – с ужасом произнёс он, – мы с тобой были друзьями восемьдесят лет.

– Это единственный логический вывод, – бесстрастно сказал Спок. – Ты позвал меня на Ромулус. Ты устроил мне встречу с проконсулом. И ты знал, что Пикард и Дейта вернулись сюда с важной информацией.

Пардек покачал головой, пытаясь сохранить достойный вид, но хриплый смех Селы свёл его старания на нет.

– Великий Спок, – сказала она не без восхищения. – Очень хорошо. Сенатор Пардек, ваши заслуги перед ромуланским народом будут отмечены.

Пардек, казалось, несколько стушевался. Но продолжал смотреть Споку прямо в глаза.

Эти люди были друзьями восемьдесят лет, подумал Пикард. Неужели Пардек с самого начала намеревался использовать Спока и лишь выжидал случая, чтобы извлечь выгоду из этой дружбы? Возможно ли это?

Спок и Пардек неотрывно смотрели друг на друга. Наконец, Пардек тихо сказал:

– Джолан тру, Спок. – Никакой неловкости, никакого сожаления. Этими словами он просто прекращал с ним всякую связь. Ничего более.

– Не огорчайтесь, – сказала Села Споку. Пикард заметил, что посол не смотрит на неё, и она произнесла прямо ему в ухо. – Ваша мечта о воссоединении вовсе не погибла. Просто она осуществится в несколько иной форме – завоевание Вулкана ромуланами.

Она кивнула солдатам, и те повели их к выходу.

Д’Тан и сам не мог бы сказать, что заставило его спрятаться в небольшом промежутке между двумя зданиями, который он обнаружил много лет назад. То было чувство какого-то томительного ожидания, повисшее в тяжёлом горячем воздухе; толчки, словно от далёких взрывов, которые больше ощущаешь, чем слышишь.

Другие тоже что-то чувствовали, он в этом не сомневался. На улицах было как-то беспокойно, чуть больше суеты, чем обычно. Киркассианский кот владелицы магазина расхаживал по подоконнику, то и дело выгибая спину и принимаясь шипеть.

Из своего убежища Д’Тан мог видеть, что делается на улице. Маленьким мальчиком он обнаружил, что может забраться в это узенькое пространство между зданиями оставаться там незамеченным часами, наблюдая за жизнью улицы. Теперь, когда он стал старше, щель сделалась для него тесноватой, и он с грустью понял, что ещё год-другой – и ему придётся отказаться от своего детского убежища.

Он провёл день бесцельно, сперва несколько часов околачиваясь по соседству в надежде встретить мистера Спока, чтобы показать ему древние буквы. После того, как Спок отправился к пещерам, Д’Тан провёл некоторое время со своей подружкой Джаникой, помогая ей убирать магазин её родителей. Родители накормили его обедом и дали с собой фрукты.

Именно тяжесть в воздухе, в конце концов, заставила его забраться в своё убежище. У него было какое-то неприятное чувство; болел живот, и он подумал, что фрукты, наверно, были испорчены.

Пребывание в убежище всегда успокаивало его. Ему нравилось смотреть на прохожих, нравилось наблюдать за разыгрывающимися перед ним маленькими драмами повседневной жизни. Так замечательно было видеть всех, самому оставаясь невидимым; хотя Д’Тан и знал, что узнай об этом его родители, они, скорее всего, были бы недовольны.

Д’Тан видел, как Джаника вышла из магазина своих родителей и направилась к лавочке, где торговали сладостями. Джаника любила сладости, и родители старались ограничивать её. Д’Тан знал, что они сейчас заняты, и девочка тайком выскользнула из дому, чтобы полакомиться. Он смотрел, как она разговаривает с хозяином лавочки, и как тот передаёт ей сескет, сладкую вату на палочке. Д’Тан едва не рассмеялся вслух: он знал, что среди всех лакомств, которые родители запрещают Джанике, сескет был на первом месте.

Теперь она должна будет доесть вату, прежде чем вернуться в магазин; она присела на край тротуара, аккуратно откусывая по кусочку. Д’Тан отметил, что Джаника была одной из немногих, кто даже во время еды не терял миловидности. До сих пор ничего подобного ему в голову не приходило, и теперь, разглядывая её красивое лицо с большими тёмными глазами, он поймал себя на том, что как-то по-новому думает о ней.

Он совершенно забыл обо всём, погружённый в эти новые для него мысли, когда раздался первый крик.

Кричала женщина. Он не видел её, зато видел, как все, кто был поблизости, разом обернулись направо, в сторону дороги, которая вела из Кроктона. Потом послышались крики – на этот раз кричали многие.

Д’Тан весь похолодел. Чтобы ни происходило там, он знал, что это было гораздо страшнее, чем всё, что ему до сих пор доводилось видеть. Люди на улице кинулись бежать со всех ног, сталкиваясь друг с другом. Некоторые бежали влево, прочь от того, что приближалось со стороны дороги; другие бежали в противоположном направлении, разыскивая близких или пытаясь спрятаться.

Шум справа, приближаясь, усиливался; Д’Тан уже мог различить шум шагов сотен людей – грохот армейских сапог идущих по улице солдат.

А затем послышался несомненный звук дисрапторов. В ужасе Д’Тан забился в свою щель так глубоко, как только мог. Дисрапторы были самым ужасным оружием, которое когда-либо было изобретено; неужели это стреляют из них по беззащитным горожанам?

В следующий миг он увидел панически бегущую толпу; люди, оглядываясь на ходу, бежали прочь от приближавшегося к ним невидимого ещё Д’Тану ужаса.

Какая-то женщина споткнулась и упала; толпа промчалась над ней, не слыша, как она просит помочь ей, как кричит, когда её топчут. Потом она затихла и осталась лежать неподвижно; Д’Тан видел лишь, как слабо шевелятся пальцы её вытянутой руки.

Потом появились солдаты.

Отряд службы безопасности Нерала был самым страшным подразделением во всей армии. Первоначально солдат туда отбирали за рост и силу; отобранные подвергались специальному воздействию на мозг, уничтожавшему всякую совесть и способность к сочувствию. Затем их нервные центры регулировались так, что тело становилось нечувствительным к физической боли.

Результатом было беспощадное существо, начисто лишённое жалости, беспрекословно выполняющее приказы, не чувствующее ни своей, ни чужой боли, сражающееся, пока само тело не умрёт.

Именно эти солдаты шагали сейчас по улицам Кроктонского района.

Одетые в серую форму, с бесчувственными лицами, они шли по улице сплошной волной, как саранча, уничтожая всё на своём пути. Огонь дисрапторов оставлял на зданиях чёрные следы и заставлял их содрогаться; некоторые дома обрушивались внутрь себя. Стекло трескалось и лопалось, и в разбитые окна