Актриса крутила велотренажер. Значит, сидела.
– Сижу. Ну, что там? Голливуд?
– Лучше!
– Господи, телемарафон!
– Еще лучше!
– Ну не тяни, говори, ты же знаешь, я не люблю сидеть как на иголках!
– Тебя приглашают на ужин…
– Ох, ты ж понимаешь! Так я и поверила!
– И догадайся кто? Пако Хименес де ла Фронтера.
Елена услышала грохот падения, и в трубке наступила тишина.
– Эй, Симу, ты где?
Сомаини, пошарив по полу, подняла трубку:
– Прекрати меня разыгрывать! Терпеть этого не могу!
– Но это правда! Послезавтра. Симу, наша взяла! Вот это номер! Фотографы – моя забота!
Актриса вскочила с такой скоростью, словно ей сунули в зад петарду.
– А что же я надену? У меня ничего нет! О господи! – закричала она.
– Симу, завтра опустошим кредитные карточки, и будь что будет…
– Ладно… ладненько… – хрипло прошептала Симона. – Черт возьми, нет времени чуть-чуть подтянуть скулы…
Бокки придумал сложный план.
Прежде всего надо было найти машину, достойную великого аргентинского футболиста.
Его соседи по камере, китайцы, дали ему адрес некоего Хью Ланя, который, не говоря ни слова, отдал ему ключи от «мирафьори-131» семьдесят девятого года, цвета бутылочного стекла.
Потом Сарторетти хрипловатым голосом Пако заказал столик на двоих во «Всей Италии», одном из лучших ресторанов столицы, где администратором был непредсказуемый болгарин Золтан Патрович, большой приятель Сомаини.
В прекрасно организованном деле вдруг обнаружилось непредвиденное препятствие: Хименес одевался только в «Прадо».
В однокомнатной квартире Сарторетти имелись всего-навсего промасленная спецовка «Серджо Таккини» и смокинг с блестками.
Тогда за внешний вид Сарторетти взялся Мбума Бованда, суданский пастух шестидесяти лет от роду, весь в псориазных чешуйках, который разделял с Бокки жилую коробку под Сикстовым мостом. Все имущество Мбумы составляло церемониальное одеяние для обряда инициации в его племени. Наряд этот ревниво хранился в пакете: длинная туника из хлопка-сырца, разрисованная наскальными рисунками. По мнению Мбумы и Паоло Бокки, Сарторетти в ней был элегантен и в то же время необычен.
– Вы уверены, что мне идет? – говорил он, глядясь в тухлое зеркало реки.
Помимо африканской туники он напялил старые туфли Бокки, которые потом заменили на высокие сабо, найденные на дамбе. В довершение всего ему выкрасили волосы аммиаком, спертым у уборщика больницы Христа-Младенца, и он стал блондином «под Барби».
Он был неотразим.
Елена Палеолог-Росси-Строцци распласталась на диване, обессиленная бешеным шопингом. Как орда вестготов, вооруженных кредитными картами, они опустошили половину магазинов по улице Кондотти.
Сомаини голышом расхаживала по гостиной. Любой, в ком есть хоть малость тестостерона, пожертвовал бы всем чем угодно, лишь бы оказаться с ней рядом.
Ноги у нее были длинны, как Восточная линия метро, и заканчивались они полукружиями, словно спроектированными Ренцо Пиано. От тонкой талии тени брюшных мышц спускались к лобку, покрытому полоской пушка цвета шотландского солода. Густая грива золотистых непокорных волос обрамляла лицо с пухлыми, сливового оттенка губами и черными берберскими глазами.
Но вся эта роскошь бледнела в сравнении с шедевром современной хирургии: грудью. Пышные, огромные груди возвышались, как конусообразные апулийские дома-трулли.
Елена Палеолог-Росси-Строцци, стопроцентная гетеросексуалка, и та не отказала бы себе кое в чем со своей любимой клиенткой.
Она оглядела себя: худущая, как эфиопская бегунья, плоская, как электрокардиограмма покойника, ростом с мальчика-жокея с Контрада дель Бруко… Спрашивается, почему, Отец Предвечный, все свои дары Ты распределяешь хрен знает как?
– Ну, так что же мне надеть? – спросила Сомаини.
– Чем меньше, тем лучше, сокровище мое…
В 19.42 Сарторетти–Хименес был готов.
Он уселся в автомобиль, Бокки и Мбума подтолкнули его по набережной, он включил вторую передачу и тронулся.
Аттик Симоны Сомаини находился в престижном квартале Париоли, на улице Кавальере д'Арпино, слава богу, на спуске.
Сарторетти позвонил в пятнадцатый номер. Ему ответил хрипловатый голос прислуги- филиппинки:
– Слушаю.
– Soy Расо.[9]
– Госпожа сейчас спустится.
Сердце комика запрыгало где-то в пищеводе. Он расхаживал взад-вперед, повторяя про себя: «Ты справишься. Ты справишься!»
Сомаини в лифте тоже твердила себе: «Ты справишься. Ты справишься!» Она бросила на себя последний взгляд в зеркало. Наверное, даже с точки зрения парней с Кастрокаро, это выглядело слишком. Она была практически голой. Двери лифта распахнулись, и она, вдохнув, застучала каблучками по мраморному вестибюлю.
Когда ей повстречался инженер Качча, который возвращался с вечерней прогулки со своей лайкой- маламутом, собака шарахнулась в сторону и чуть не сорвалась с поводка.
Актриса открыла калитку[10] и вышла на улицу. Пако не было видно. Перед ней торчал какой-то тип, одетый негром. Карнавал, что ли? Да нет, вроде еще июнь. Однако лицом он явно походил на Хименеса. Только выглядел как после сыпняка. На ее памяти Пако был много привлекательнее и в лучшей форме. И потом, она точно помнила, что Хименес натуральный блондин, а у этого волосы выкрашены перекисью и на лбу залысины.
Но не время было создавать себе проблемы.
Футболист подошел к ней:
– Ola… chica…[11]
– Привет, Пако. Я немного волнуюсь: все-таки знакомлюсь с Золотым Мячом. – Она подошла ближе и подставила щеку для поцелуя.
Пако ограничился рукопожатием:
– Tambien tambien… vamos![12] – Он указал на нечто о четырех колесах, припаркованное во втором ряду.
Симоне не удалось скрыть разочарования.
– No te gusta? Es un carro vintage. Es muy de moda a Londra… saves quanto costa?[13]
Симона помотала головой.
– Mas… Muy mas![14]
Удивленная Сомаини полезла в автомобиль, и ее обдало запахом чеснока и жаркого.
