Не включая двигателя, Пако снял машину с передачи, и она заскользила вниз по уклону улицы. Потом шикарным жестом врубил вторую передачу, и автомобиль, кашлянув, завелся. Таинственным светом зажглась приборная доска, осветив леопардовые чехлы на сиденьях.
– Esto es un carro, chichita![15]
Паоло Бокки, оседлав «фантик-кабаллеро»[16] зятя Сарторетти, следовал за «мирафьори-131» как тень. Покашливая, автомобиль повернул к проспекту Бруно Буоцци.
План, который обдумывался в камере два года, начал осуществляться.
Его сокровище лежало совсем близко.
Сарторетти был хорош. Он был просто великолепен!
Флавио Сарторетти вел машину и мучился. Никогда еще он так остро не чувствовал себя изгоем.
Из-за этого ублюдка футболиста, лишенного чувства юмора, его сослали на задворки блистающего мира сцены. В этой сумеречной зоне ему доставались праздники пельменей, вечеринки в провинциальных ночных клубах и конкурсы красоты в деревнях.
А теперь за какие-то гроши он снова вынужден подражать своему злому гению.
В былые времена он бы эту Сомаини в узел завязал, сжевал бы, как тартинку.
Он посмотрел на себя в идиотском одеянии африканского торгаша и прикинул, как будет разыгрывать этот низкий фарс…
– Кто делал рисунок в стиле «фолк» на твоем костюме, Пако? – Голос Сомаини ворвался в переплетение его мыслей.
– Es un stilista magrebbinio. Muy famoso…[17] – ответил он, запретив себе поворачиваться. Если он поглядит еще раз на эти груди, он ее трахнет прямо тут, на Квадратной площади.
Он быстро посмотрел в зеркало заднего вида.
Бокки не отставал, прилипнув к седлу «кабаллеро».
Японский архитектор Хиро Итоки спроектировал ресторан «Реджони» в виде итальянского «сапога» в миниатюре. Если посмотреть на него сверху, вытянутое здание имело форму и пропорции италийского полуострова со всеми островами. Внутри оно разделялось на двадцать залов, соответствовавших формой и кулинарным искусством каждому из итальянских регионов. Столики именовались названиями городов. Сарторетти и Сомаини провели в «Сицилию», в самый отдаленный и обособленный уголок, в пяти метрах от «Калабрии».
Особенность ресторана заключалась в том, что никто никому не морочил голову автографами и фото в различных позах: клиентура тщательно отбиралась.
Для них был заказан столик «Сиракузы», который располагался за огромным аквариумом с лангустами, груперами и муренами. Их встретила официантка в традиционном костюме сицилийских женщин.
За столиком «Катания» сидел президент Национального олимпийского комитета Италии с дамой. Увидев входящего Пако Хименеса в африканской тунике, он выпалил:
– Эй, Пако, ты что, только что высадился в Лампедузе? – и восторженно захохотал над своей шуткой.
– Ola, chico…[18] – процедил сквозь зубы Сарторетти.
Со столика «Кальтанисетта» его заметил обладатель майки с номером один команды «Рома», Серджо Париани. Увидев, как в зал вошел аргентинский центрфорвард с этой финтифлюшкой Сомаини, он выплюнул первую вилку баклажанов и скрючился над тарелкой, как морской пехотинец во вьетнамских джунглях.
– Присядь, присядь! – зашипел он на Риту Бальдо. – Это же Пако, чертова лахудра!
При звуке этого имени знаменитая ведущая передачи «Телегид-4» подпрыгнула на стуле:
– Где?
Серджо, стоявший на четвереньках под столом, удержал ее:
– Заткнись! Можешь ты понять, что если моя жена… А вдруг он меня увидел?
– Конечно увидел и сделал вид, что ничего не случилось. Настоящий джентльмен, не то что ты!
Используя старинную дыхательную технику, вратарь попытался погасить охватившее его волнение. Он расслабил брюшные мышцы, чтобы опустилась диафрагма, и сдавленно захрипел.
– Что за чертовщину ты вытворяешь? – прервала его упражнения журналистка.
– Волнение-волнение-волнение… Позвонить ему? Что делать, звонить? Звонить! Да, звонить.
Он вытащил мобильник.
Его загнали в угол. Патроны кончились, факел погас. У него осталась только кирка. Три медсестры- зомби окружили его и стали стягивать кольцо. Он поразил одну из них, и она рассыпалась. Но две другие уже впились в него зубами.
Тут зазвонил телефон. Пако выронил джойстик и взял трубку:
– Какого черта?
– Привет, это Серджо.
Пако терпеть не мог, когда ему звонили после половины восьмого.
– Давай говори…
– Ты меня не видел!
Пако опешил:
– В каком смысле?
– В том смысле, что ты меня не видел. Если Луана узнает…
– Да в чем дело? Абла громче, ничего не слышно, каброн![19] Ты где?
– Я в «Кальтанисетте»! Ты меня видишь?
– Не-а! – Пако провел по лбу рукой. – У нас послезавтра дерби… куда ты пропал?
– Подожди, я подниму руку… А так видишь? Вот, теперь видишь?
Пако откусил кусочек сосиски, лежавшей на электрогриле возле дивана.
– Серджо, ты меня начал доставать!
– Эй, конечно, Сомаини… куколка, а?
– Ну, куколка… – Он ничего не понимал.
– Не врубаешься? Мы с тобой в «Сицилии». Видишь ли, жизнь иногда… В общем, это лучшее место… Я заказал баклажаны и советую тебе лапшу «алла Норма».[20]
– Серджо, ты меня задолбал!
– Извини, извини… Но ты ведь в «Сиракузах», и я хотел дать тебе совет…
Футболисты долго не могли понять, кто где и что к чему, но примерно через четверть часа клубок начал разматываться.
– Пожалуй, ты прав, это не можешь быть ты. Я тебя вижу, и у тебя в руке нет мобильника. Но тогда кто же это?
– Подожди-ка… В ресторане я и в то же время не я?
– Вот-вот. Но он говорит и двигается, как ты. Правда, одет он странно…
– Серджо, все в порядке. Я понял. Спасибо. Дальше разберусь сам.
Симона Сомаини очень устала, у нее слипались глаза.
Удивительно. Вот уже два года, как она спала не больше трех часов в сутки и не уставала. Точнее, со времени операции на груди она чувствовала постоянный прилив сил и такую энергию, что выдерживала ритм работы, который мог бы свалить слона.
А сегодня, ужиная с Пако Хименесом де ла Фронтера, она хотела только нырнуть под одеяло, и больше ничего. А ведь наверняка на улице ее поджидала армия фотографов, расставленная ее агентом.
Не спать. Не теперь. Не нынче вечером. Не с Пако.
