Она влюбилась из-за комплимента. И из-за того, как он этот комплимент говорил: сначала улыбался, потом опустил глаза, смутился и рассмеялся одними глазами.
– Твой начальник говорит, что ты хорошенькая, но он не прав. Ты красавица, Ларик, и вообще, ты мне нравишься.
Сними лифчик, Ларик.
Не сниму.
Как так, не снимешь? Кто же занимается любовью в лифчике? Снимай, Ларик, у тебя такая красивая грудь, не большая и не маленькая, как раз как мне нравится.
Лара положила руки на голову Гарелло и подтолкнула ее вниз, подставляя его губам живот, а не грудь. Гарелло поцеловал пупок, провел языком по светлой коже, какая бывает зимой у блондинок, обвел кончиком языка круглую чашу живота и вернулся наверх, к груди.
Ну, Ларик. У тебя что, табу? Я сказал, что ты красавица, я хочу тебя всю, Ларетта, всю, сними лифчик, ну хочешь, я сниму?
Нет.
Лара села на постели, повернувшись спиной к Гарелло, который глядел на нее, приподнявшись на локте. Она завела руки за спину, нащупала кончиками пальцев металлическую застежку и отстегнула ее. Бретельки сползли вниз, на локти, и там остались, потому что она держала чашечки руками, как на пляже, когда переворачивалась на лежаке. Она посидела так, сколько смогла, потом вскочила и быстро застегнула лифчик.
Извини.
Что – извини? Ты что, того?
Извини, не могу.
Почему?
Не знаю. Не могу. Я помолвлена.
Ну, сними!
Не сниму. Не могу. Нет.
Она схватила юбку и облегающую маечку с открытым животом и выскочила из комнаты.
– Ну и катись отсюда, шлюха! – крикнул ей вслед Гарелло, даже не приподнявшись с постели.
Ей не раз снилось, что она купается и волна срывает с нее верхнюю часть купальника. Холодная водяная плюха отзывалась дрожью удовольствия, но потом волна выбрасывала ее на берег, она бежала среди пляжных зонтиков, а горячее солнце надувало ей груди, и они торчали, огромные, как у Памелы Андерсон. Потом она просыпалась. Не в поту, как от кошмара, но с чувством досады и смущения: вот дура!
Гарелло она больше не видела, только однажды он попался ей на парковке, на какой-то миг, и бросил на нее свирепый взгляд, как зверь в клетке. Она хотела подойти, сказать ему что-нибудь, пусть чепуху, но с ним были еще двое, и они быстро сели в машину.
Потом однажды ее вызвал комиссар и сказал, что ее хочет видеть начальник отдела по борьбе с наркотиками.
Лара не понимала по-арабски, и никто в отделе не понимал, ни начальник, ни Гарелло, который глядел на нее без всякого выражения. Но имелся переводчик. Единственное, что она уловила сквозь шум в наушниках, было ее собственное имя. Имя и фамилия.
– Это перехваченный разговор по мобильнику, говорит североафриканский сбытчик, человек Рашида, который… Впрочем, это не важно. Приятель говорит по телефону с кем-то, кого мы не знаем, и, как вы слышали, называет ваше имя. Он говорит… что он там говорит?
Переводчик произносит фразу сначала по-арабски, потом по-итальянски:
– Должна умереть.
– Да, но не совсем так, он говорит с вопросительной интонацией, он спрашивает.
Лара оперлась рукой на спинку стула, потому что была там вопросительная интонация или нет, а сознание она все равно начала терять. «Должна умереть. Как это, я должна умереть? Почему?»
– Это мы у вас и спрашиваем. Потому что этот парень говорит еще… что он там еще говорит?
На этот раз переводчик сказал сразу по-итальянски:
– Эта албанская подстилка должна умереть.
Лара села.
– В Болонье есть друзья албанцев Яри и друзья марокканцев Рашида. Если албанцы к кому-то относятся хорошо, то марокканцы к нему относятся плохо, и наоборот.
Ей не понравилось, как смотрел на нее начальник отдела по борьбе с наркотиками. Гарелло тоже на нее смотрел, но не так. В его взгляде чувствовалась скрытая ненависть и еще много чего, но в глазах начальника было другое.
– Послушай, Лара, я тебя так называю, потому что ты могла бы быть моей дочерью. Если у тебя есть что сказать, лучше скажи сейчас. Ты ничего не хочешь мне сказать? Этот интерес марокканцев очень странен. И странно, что ты получаешься соучастницей албанцев. Когда вы оказались там с этим бедолагой, в вас стреляли. Почему? Какой промах вы с ними совершили? А потом, те говорят, что ты должна умереть… Тебе так-таки и нечего сказать?
Лара не ответила. Голос куда-то исчез, и внутри было очень холодно. Она даже задрожала.
– И потом, этот случай с главным инспектором Гарелло…
– Нет, комиссар, прошу прощения…
Начальник отдела поднял руку, и Гарелло пожал плечами.
– Мы же договорились не упоминать об этом… – пробормотал он.
– Ну уж нет, потому что и это тоже странно. Вот смотрите, именно вы прибываете на место происшествия, когда инспектору пришлось отбиваться от двоих албанцев, причем они не просто воры, они сбывают наркотики, и на кого они работают? Ясно, на Яри.
– Но у нас был вызов, – прошептала Лара, – из оперативного центра…
– И вы поехали туда, тут сказать нечего, таков был приказ. Но потом что ты делаешь? Ты меняешь показания и обвиняешь инспектора. Почему? Знаешь, как это называется, Лара? Это называется вводить в заблуждение. Разумеется, мы здесь обсуждаем только гипотезу. Если только у тебя не появилось что сказать. Ты ничего не хочешь сказать, Лара?
Она почувствовала, как слезы побежали по щекам еще раньше, чем она подняла взгляд. Даже носом не шмыгнула. Просто плакала с сухими глазами, только две слезы выкатились, и еще вздохнула, будто всхлипнула, как ребенок.
Начальник отдела еще немного подождал:
– Хорошо. То есть плохо. Послушай меня. Я похлопочу, чтобы тебя перевели в другой город, в офис, потому что здесь нам не нужен еще один мертвый полицейский. Тебе сразу придет извещение о расследовании, которое я открываю по твоему делу и по делу убитого бедняги. И все-таки подумай. Только мы можем тебя прикрыть. Помни об этом. У тебя никого нет, кроме нас.
Лара подняла глаза и встретилась взглядом с Гарелло. Он улыбался одними глазами.
Она думала: меня подставили.
Я ведь не такая, как в кино, я боюсь, я ничего не поняла, и мне страшно. Я умею разговаривать с мужьями, которые бьют жен, с мальчишками, пропадающими на дискотеках, я могу распознать наркомана в передозировке, угнанный автомобиль, я никогда не затопчу места преступления, не оставлю даже следа от туфель. Я все нахожу, могу найти кокаин в машине, нож в кармане, я знаю все диски «U2», все книги Барикко, я быстро просекаю, когда мне морочат голову, но я не из тех, кто с лету все понимает. Я подам рапорт. Но кому подавать, если я сама в подозреваемых?
Она думала: я ничего так и не поняла.
Думала: что же теперь делать?
Она залезла под душ. Потом подождала, пока вернется Марко после работы в библиотеке, и все ему
