помнится, ему стало тошно от этих монотонных ударов. Как, впрочем, и сейчас. В конце концов он решил подняться, надеясь, что это чисто физическое движение избавит его от неприятных ощущений, но как раз в этот момент катер качнуло, Дьюэр пошатнулся и плюхнулся на место, чувствуя себя совершенно несчастным и до отвращения жалким.
— Ваш друг почти все время молчит, — произнесла пожилая дама, будто только сейчас увидела Дьюэра.
— Это уж точно, — согласился Грейс. — А что вы сказали бы, узнав, что я сопровождаю его в Гринвич, где на завтрашнее утро у него назначено бракосочетание?[29]
Пожилая дама, демонстрируя эрудицию, заметила, что он, должно быть, смеется над ней, а Грейс, в свой черед, ответил, что она не так проста, как кажется, и он счастлив такому знакомству.
Впрочем, к тому времени, когда катер приблизился к Гринвичу, она уже успела изрядно надоесть Грейсу. Веселое настроение сменилось беспокойством. Сцепив руки за головой и уперевшись ногами в пол, он откинулся на спинку стула и сначала посмотрел на часы, висевшие на противоположной стене (десять минут четвертого, отметил Грейс про себя), затем на гравюру, изображавшую кита, пускавшего фонтаны где-то в арктических морях, и, наконец, на мыски своих башмаков. Не зная, чем бы еще отвлечься, Грейс повернулся к Дьюэру.
— Приходилось вам слышать такое имя — Дикси?
— По-моему, да.
— Огромный дом в сельской местности, набитый птичьими яйцами. Большая шишка в зоологии. Вспоминаете?
— А он… — подбирая слова, Дьюэр почувствовал, что восхищается собственной смелостью, — а он как-нибудь связан с мистером Пертуи?
— Дикси-то? — Грейс притопнул каблуками, но слегка, едва заметно, словно боялся причинить ущерб небольшой каюте. — Этого я не знаю. Но встречаться они встречались, и деньги там какие-то замешаны, если вы понимаете, что я хочу сказать. Ладно, пошевеливайтесь, а то вас в Грейвсэнд увезут.
В Гринвиче пожилую даму с собачкой встретил и увез на двуколке, в которую был впряжен ослик, не менее пожилой господин, а Грейс сразу же повел себя как гостеприимный хозяин. Взяв Дьюэра под руку, он принялся показывать ему различные портовые сооружения и корабли с высокими мачтами, причем с таким серьезным видом, будто лично их спроектировал. Выразив сожаление, что поздний час не позволяет совершить прогулку к обсерватории, помянул о десятке разнообразных прелестей, которыми может похвастаться городок и которые наверняка придутся по душе Дьюэру. Затем, все еще крепко прижимая к себе руку спутника — тот даже при большом желании не смог бы ее освободить, — Грейс повел его по главной улице, где из окон таверн и бильярдных на них равнодушно посматривали моряки в полосатых куртках и высоких башмаках. Потом они оказались в районе грязных улочек — дома там лепились один к другому настолько тесно, что оставалось лишь дивиться, как это маленьким удалось сохраниться рядом со своими более внушительными соседями.
Приближались сумерки, ветер совсем стих, туман полностью опустился на землю, и береговые огни, почти исчезнувшие из виду, казались совсем тусклыми. Дьюэр, шагавший рядом с Грейсом и чувствовавший резкий рывок руки своего спутника, стоило ему только замедлить шаг, был полон самых мрачных предчувствий. Его все больше тяготило то, что ведут его неведомо куда и что с этим Грейсом и через него с невидимым мистером Пертуи он связан некоей нитью и совершенно непонятно, как все это распутать. Страхи его достигли невероятной силы, и когда, дойдя до перекрестка, где сходились несколько улиц, Грейс неожиданно свернул направо, Дьюэр, съежившись, едва не закричал. Странно, но Грейс ничего не заметил. Вновь придя в отличное настроение и шагая по мощеной дороге, он бросал пытливые взгляды в окна и открытые двери домов, мимо которых они проходили, и насвистывал сквозь зубы какую-то мелодию.
В конце концов они оказались перед невзрачным жилищем с покосившейся дверью и окном с заклеенными кое-как трещинами в стекле. Здесь Грейс остановился, выпустил руку Дьюэра, которую тому пришлось как следует потереть для восстановления кровообращения, и принялся деловито шарить в карманах брюк в поисках ключа. Обнаружив его в куче монет, проволоки и обрывков бумаги, Грейс вставил ключ в замок, повернул и вошел вместе с Дьюэром в грязную, пыльную, весьма скудно обставленную переднюю. Там было так темно, что взгляд, брошенный в сторону примыкавших к ней комнат, мог различить только смутные очертания предметов, навевавшие в этой тьме мысли о призраках и привидениях. Что-то, видно, Грейса насторожило, пока они находились в передней, и с полминуты он стоял, склонив голову набок и вроде бы пытаясь уловить в обволакивающей их тишине какой-то звук. Наконец он раз-другой провел подошвами по совершенно выцветшему ковру и заметил чуть менее бодрым, чем прежде, тоном:
— У матери моей, знаете ли, проблемы со светом. Она зажигает огонь, только когда полностью стемнеет. — Осторожно сделав шаг в глубь дома, Грейс неожиданно воскликнул: — Мама! Эй, мама, у нас гости.
Целая вечность, казалось, прошла, прежде чем на лестнице, расположенной в дальнем конце передней, появилась маленькая старушка в темном крепдешиновом платье и черных ботинках, видных из- под юбок. Ее черная шляпка удерживалась на голове с помощью завязанных под подбородком тесемок. Спускалась она по ступенькам настолько бесшумно, что Дьюэр, который наверх не смотрел и заметил ее, только когда она дошла до середины лестницы, так и подался назад. Грейс, в свою очередь, бодро приветствовал мать.
— Гости? В первый раз слышу.
— Это мистер Дьюэр, мама, я тебе о нем говорил. Он зашел поужинать.
— Что же, если найдет чем, почему бы и нет?
Поприветствовав гостя таким образом, старушка проворно протянула руку Грейсу, чтобы тот помог ей ступить с нижней ступеньки лестницы на ковер. Совершив эту операцию и раз-другой ощупав пол носком ботинка, она сказала:
— В мои времена свет не зажигали до самого вчера. Но сейчас все по-другому.
Гуськом — во главе старушка, за ней Грейс, то и дело, впрочем, забегавший вперед либо дверь открыть, либо посмотреть, чтобы мать не споткнулась ненароком, — они прошли длинным мрачным коридором и спустились по лестнице в крайне неудобную, с очень низким потолком кухню, на дальней стене которой были развешаны кастрюли и сковороды. Еще когда они только приближались к ней, Дьюэру показалось, что изнутри доносится какой-то шум, будто билось некое живое существо с чем-то явно неодушевленным. В противоположную стену кухни было врезано высокое, почти незаметное в темноте окно, выходящее на унылый дворик, где росли кусты и чахлые деревья. Вот в это окно и бился отчаянно черный дрозд.
— Вот гаденыш, — заметила старушка.
Дьюэр подошел к окну, потянувшись было к задвижке, но Грейс остановил его.
— Нет-нет, бесполезно. Вот зажгите-ка лучше лампу и не вмешивайтесь, вас это не касается.
Следуя полученному указанию, Дьюэр только теперь заметил, что к лапке дрозда прикреплена тоненькая цепочка, другой ее конец закреплен в круглой железной раковине, вделанной в стену, а с потолка, посреди кастрюль и сковородок, свисает деревянная клетка.
Наконец зажглись лампы, в печке затрещали дрова, и кухня хоть немного ожила. Старушка хлопотала с посудой, время от времени роняя что-нибудь на пол, сын же ее с довольным видом сел за кухонный стол и снял шляпу. Даже дрозд — Грейс называл его Сэмми — перестал сражаться со стеклом и уселся на спинку стула, милостиво согласившись принять кусочек сахара, который Грейс взял с блюдца.
— Ну что там, мама? — спросил он, постукивая каблуками по полу. — Что у тебя для нас есть? Наверняка что-нибудь горячее и вкусное.
Не дождавшись ответа от матери, со стуком поставившей на плиту две кастрюли, Грейс негромко проговорил:
— Мать — удивительный для своего возраста человек. Можете себе представить: она сама убирает дом, о прислуге и слышать не хочет. Говорит, что ей стыдно заставлять какую-нибудь девчонку выбивать пыль из ковра. И ее здесь очень уважают. Не поверите, но буквально на той неделе олдермен этого района — у него свой экипаж и дом на вершине холма — приглашал ее стать домоправительницей.
Приятно было наблюдать за таким проявлением сыновнего почтения. Сидя с гостем за просторным
