— Письмо адвокату моего мужа.
— А зачем он вам понадобился? — полюбопытствовал он без тени недовольства.
— Ну, мне много о чем надо у него спросить, — пролепетала я.
— Спросите у меня.
— Я бы предпочла спросить у него.
— Что ж, в таком случае пишите.
Вот и весь разговор. Опекун проводил меня в мои апартаменты и, не сказав ни слова, поклонился на прощание.
Мне подумалось, что я просто еще одна шилоклювка, которую мистер Даун поймал для него на предмет изучения на досуге.
А потом, утром, еще один цветок. Такая же белая роза на серебряном подносе. И опять ни малейшего намека на то, кто бы мог ее послать.
Тем не менее кое-какие источники для получения сведений у меня были.
Когда Эстер принесла мне обед и, прежде чем снять тарелки с подноса, поставила на стол розу, я спросила:
— А что, вчера в дом цветы доставляли?
— Ну как же, мэм, сам хозяин привез из Линна.
— И что за цветы?
— Розы, мэм. — Эстер оторвалась от подноса и посмотрела на меня. — Из оранжереи, живые-то в такую погоду где найдешь?
Ясно. Или, вернее, совсем не ясно.
У нас с Эстер теперь нет секретов друг от друга. Вообще-то разговариваем мы всего минут десять в день, когда она приносит обед и уносит использованную посуду. Я сижу на стуле, а она шустро занимается своим делом. Я очень ценю это время. Теперь я могу с уверенностью утверждать об Эстер следующее.
Ей двадцать один год.
Она зарабатывает двенадцать фунтов в год.
Она никогда не пересекала границ графства Норфолк.
У нее есть мать и четверо братьев и сестер. Все живут в Фейкенхеме.
Она читала Библию, «Книгу Фокса про мучеников и Марию Монк».[31] И это почти все.
Честно говоря, ее речь нередко сбивает меня с толку. Она говорит «маня», имея в виду маму, «осик» — про ослика, «затря» вместо завтра. Она рассказывала о своем приятеле — по ее словам, он когда-нибудь напишет и «пришлет за ней».
— Ну а дальше? — спросила я.
— Я сделаю, как он велит.
— Что? И бросите свое место здесь?
На это Эстер ничего не ответила. Может, заподозрила, будто я в сговоре с мистером Рэнделлом.
Однажды я спросила ее:
— Скажите-ка, Эстер, если бы вы могли отказаться от этой работы и выбрать себе дело по душе, чем бы вы занялись?
— Ну как чем, мэм? — пожала плечами она. — Я бы нашла себе мужа, родила шестерых детей, жила в коттедже и, надеюсь, была бы счастлива. Только ведь мне приходится на хлеб зарабатывать.
А я, если бы я могла оставить этот дом, что бы я делала?
Ни малейшего представления не имею.
Лежу на кровати в старом доме в Кенсингтоне, хотя еще светло.
Мне кажется, что лежу я уже много часов, ожидая, пока стемнеет и вокруг станет тихо.
А потом вижу, на пороге стоит и смотрит на меня мама, хотя ее появления я не заметила. Мама, в бежевом платье, с развевающимися золотисто-рыжими волосами, с каким-то предметом в руке, на который падают, играя, пятна света. Как долго она там стоит, не знаю; потом быстрым шагом подходит папа, берет ее за руку, и предмет падает на пол.
А папа мне улыбается.
Все это я записываю утром, в половине одиннадцатого, как только вспоминаю, а через окно брызжет солнечный свет, потому что пришла весна.
Эстер — моя шпионка.
Нет, это не совсем так. Правильнее будет сказать — Эстер откровенно передает мне многое из того, что иначе бы я не узнала. Это как папа, когда он возвращался с собраний комитета в своем клубе (предмет которых, разумеется, держался в секрете) и часами рассказывал о них, то и дело заливаясь смехом.
О слугах. О доме. О моем опекуне и его привычках.
Так я узнаю — впрочем, об этом я могла бы и сама догадаться, — что мистер Рэнделл, дворецкий, человек религиозный, не пропускает ни одной службы и читает псалмы — тем, кто их слушает с охотой, и тем, кому они вовсе не интересны.
В прошлое воскресенье мисс Уэйтс, кухарку, обнаружили у нее в комнате мертвецки пьяной: от хозяина этот позор как-то удалось утаить, хотя в тот вечер не приготовили ужин.
Миссис Финни, домоправительница, «вечно надувает щеки», гоняет слуг в хвост и в гриву, и потому ее все ненавидят.
А собак хозяина вы когда-нибудь видели, спросила я Эстер. Нет, говорит, «но где бы мы ни были, в саду или еще где, мы их слышим, и ничего хорошего от этого нет, рядом с собой такого лучше не слышать».
Эстер говорит, что работа ей очень нравится. Она знавала и худшее. И еще она сумела отложить из зарплаты денег и купить себе платье — она непременно мне покажет его! И что в компании шести слуг работать куда лучше, чем одной.
— Поскольку, мэм, когда ты одна, хозяйка все время за тобой смотрит и выискивает, что бы такого еще сделать, и дает самые невероятные поручения, просто из любви покомандовать.
Существует некая леди Бамбер, благодаря которой Эстер получила это место, «но я давно ее не видела, здесь она не появляется. И вообще мистер Дикси не любит гостей».
Мне становится известно: у моего опекуна денежные затруднения. Всех, кто работал в саду, рассчитали, а Уильяму, лакею, так и не нашли замены (к большому неудовольствию других слуг и в особенности миссис Ф., считавшей неприличным, если в доме нет лакея). На прошлой неделе в доме едва не провели опись имущества — явился судебный пристав из Линна, о каком-то долге говорил, и уломать его стоило больших трудов.
Эстер говорит, всем известно, мой опекун должен кому-то в Лондоне восемьсот фунтов, и слуги боятся, что за следующий квартал им не заплатят.
— И тогда что же с нами со всеми будет, мэм?
А также с садом, за которым некому ухаживать, с собаками в псарне и сэром Чарлзом Лайеллом в его щели.
И со мной.
Мир, некогда мне знакомый, ушел не весь, кое-что о себе оставил.
Например, в глубине ящика моего письменного стола обнаружился лакированный ящичек, некогда подаренный мне папой. Как он сюда попал, понятия не имею, ибо не припомню, чтобы он был у меня до того, как я оказалась в Истоне. Но он точно был, поскольку находятся там предметы, которые только я могла туда положить. Как например: старое затупившееся гусиное перо, которым папа писал своего «Герцога Мальборо»; мой детский портрет в профиль на квадратной картонной карточке, писанный папиным другом сэром Генри Коулом; локон все таких же рыжих маминых волос в конверте с датой 17 мая 1848 г. А также гагатовая брошь, подаренная мне после замужества Генри; кольцо Генри, печатка с его цепочки от часов,
