— Вы меня не поганьте, мэм! — взвился малый. — Что мне до кареты? Езжали бы омнибусом за шесть пенсов! Что ж не поехали! Чего наняли мой кеб? На что я отмахал сорок миль от Скарлот-стрит на Портленд-стрит да на Портленд-Плейс — и все задарма? Ну-ка, выкладывайте полтора соверена, нечего моего коня томить целый день!
Всю эту речь, на запись которой ушло немало времени, он выпалил за пятую долю секунды, а под самый конец ее отшвырнул трубку и, сжав кулаки, стал наступать на Джемми, будто вызывал ее на драку.
Моя душенька из пунцовой стала белой, как виндзорское мыло, и рухнула в мои объятия. Что мне было делать? Я закричал: 'Полиция!' — но ни один полисмен не заглянет на Темз-стрит, там грабеж среди бела дня узаконен. Что же мне было делать? О, с какой отцовской благодарностью бьется мое сердце, когда я вспоминаю, как поступил наш Таг!
Только юнец принял стойку, младший Таггеридж Коукс, который все время заливался смехом, на мой взгляд очень даже непочтительным, вдруг метнул куртку прямо в лицо своей матушки (от соприкосновения с медными пуговицами она вздрогнула и более или менее пришла в себя; и не успели мы рта раскрыть, как он уже очутился в центре крута, который образовали носильщики, девять продавцов и продавщиц апельсинов, несчетное множество мальчишек-газетчиков, зевак и старьевщиков, присунул два маленьких белых кулака к лицу джентльмена в красном жилете, выставившего на врага два черных больших, и тут же начал бой.
Будьте покойны! Наш Таг не зря обучался в Ричмондской школе! Мой маленький герой молотил кулаками вовсю — раз! раз! правой! левой! — не уступая в лихости своей дорогой матушке. Сперва что-то треснуло, и высоченная грязно-белая шляпа с черной креповой тряпкой вокруг тульи, походившая на сырой глубокий колодец, — сперва, стало быть, что-то треснуло, эта белая шляпа перемахнула через кеб, и на толпу посыпалось множество различных вещей, которые в ней хранились, а именно: клубок бечевки, свечка, гребешок, ремень от кнута, свистулька, кусок грудинки и прочее и прочее…
Юнец был явно сконфужен выставкой его сокровищ, но Таг не дал ему опомниться. Следующий удар пришелся парню по скуле, а третий угодил по носу, и наглец упал.
— Браво, милорд! — заорали зрители.
— Будет с меня, и на том спасибочко! — буркнул юнец, кое-как подымаясь на ноги. — Платите за проезд, и я поехал.
— Сколько теперь запросишь, трусливый воришка? — спросил Таг.
— Два и восемь пенсов, будто сами не знаете.
И он получил свои два и восемь пенсов. Зрители рукоплескали Тагу, юнца освистали, а Тага просили дать им на выпивку. Но тут мы услышали колокол и заторопились сойти по лестнице вниз к пароходу.
Теперь уж я надеялся, что нашим бедам придет конец. Что до моих бед, то они и в самом деле чуть было не кончились, по крайней мере, в одном смысле. После того как миссис Коукс вместе с Джемаймой Энн и Тагом, а также горничной, лакеем и ценностями были доставлены на борт, подошел мой черед. Мне часто приходилось слышать, что пассажиров поднимают на борт по сходням, но очень редко, чтобы их сбрасывали при помощи таковых. Как только я на них ступил, судно чуть-чуть отошло, доска скользнула, и я плюхнулся в воду. Вопль миссис Коукс, наверно, можно было услышать в Грейвзенде. Он звенел у меня в ушах, когда я шел ко дну, скорбя о том, что покидаю ее безутешной вдовой. Я тут же вынырнул и ухватился за поля своего цилиндра, хотя, как я слышал, утопающим надлежит хвататься за соломинку. Я бултыхался, не теряя надежды на спасение, и, к счастью, вскоре почувствовал, как меня подцепило за пояс панталон и вознесло в воздух на крюке багра под возгласы: 'Ии-эх! Ии-эх! Ии-эх!' — и таким образом я был поднят на борт. Меня уложили в постель, и оттого, что я наглотался воды, мне пришлось выпить добрую порцию бренди, дабы в нутре моем получилась правильная смесь. Что и говорить, несколько часов я пребывал в довольно плачевном состоянии.
Октябрь. Нас выселяют
И вот мы прибыли в Булонь, и Джемми, везде и повсюду расспрашивая о бароне, вскоре убедилась, что никто там о нем не слыхал; однако, вознамерившись, как я понял, непременно выдать нашу дочь за высокородного дворянина, она решила отправиться в Париж, где барону, по его словам, принадлежал роскошный отель, из-за чего, помнится, Джемми ужасно возмущалась, хотя вскорости мы узнали, что отель — по-французски всего-навсего дом, и она успокоилась. Надо ли описывать дорогу из Булони в Париж или самое столицу? Достаточно сказать, что мы появились там в отеле 'Мюрисс', как подобало семейству Коукс- Таггеридж, и за неделю повидали все, что стоило повидать в Париже. Правда, я чуть было не протянул там ноги; но раз уж вы отправились в увеселительное путешествие в чужие края, нечего сетовать на некоторые неудобства.
Близ города Парижа есть замечательная дорога и ряды деревьев, и все это почему-то называется Шансы-Лиззи, что по-французски означает Елисейские поля; некоторые, слышал я, говорят: Шансы-Лери, но уж мой-то выговор наверняка правильный. Так вот посреди этих Шансы-Лиззи находится большой пустырь, и на нем балаган, где в летнее время мистер Франкони — это французский Астли — показывает дрессированных лошадей и прочие номера. Раз уж все туда ездят и нам сказали, что ничего в этом нет зазорного, Джемми изъявила согласие, чтобы и мы туда отправились. Так мы и сделали.
Оказалось, что там все точь-в-точь как у нашего Астли: мужчина в костюме гусара, в точности как мистер Пиддикомб, так же ходил по арене, щелкая бичом. И дюжина всяких мисс Вулфорд, что выезжают польскими принцессами, Диванами, Султанами, Качучами и бог его знает кем еще. Есть там и толстяк в двадцати трех одежках, который потом оказывается живым скелетом; есть клоуны, и опилки, и белая лошадь, танцующая матросский танец, и свечи в обручах, словом, все, как на нашей милой родине.
Моя дорогая супруга, в самом шикарном туалете, приковывая взоры публики, от души наслаждалась представлением (ведь знания языка при этом не надобно, благо бессловесная тварь им не пользуется), а тут еще начался долгожданный знаменитый польский аттракцион: 'Сарматский наездник на восьми диких скакунах!' Он вылетел под музыку, наяривавшую двадцать миль в час, верхом на четверке лошадей, а другую четверку погонял впереди и таким манером промчался вокруг арены. Туча взметнувшихся опилок скрывала его лицо, но зрители, как обезумевшие, восторженно хлопали в ладоши. Вдруг первая четверка лошадей превратилась в тройку, потому что наездник запустил под себя еще одну лошадь, а за ней и другую, и все поняли что, запусти он еще одну — дело добром не кончится. Публика била в ладоши пуще прежнего, а уж когда он стал загонять седьмую и восьмую — понятно, не целиком, а заставляя их ловко подныривать и выныривать туда-сюда, вперемешку, так что уже вовсе нельзя было разобрать какая где, — цирк едва не обрушился от аплодисментов, а Сарматский наездник все кланялся, склоняя до земли свои длинные перья. Наконец музыка поугомонилась, и он стал не спеша объезжать арену, то сгибаясь, то ухмыляясь, то раскачиваясь взад-вперед или размахивая бичом и прикладывая руку к сердцу, в точности, как циркачи у Астли. Но представьте, каково было наше удивление, когда этот самый Сарматский наездник, проезжая со своей восьмеркой мимо нашей ложи, вдруг дернулся и… все его скакуны мигом застыли как вкопанные.
— Альберт! — завопила моя дорогая Джемми. — Альберт! Ба-б-ба-б-барон!
Сарматский наездник с минуту разглядывал ее, потом трижды перекувыркнулся, соскочил с лошадей и пустился наутек.
Это был его сиятельство барон де Понтер!
У Джемми, как водится, сделался припадок, барона же мы больше не видели. Впоследствии нам стало известно, что Понтер служил у Франкони, потом сбежал в Англию, надеясь на легкую жизнь, и вступил в армию мистера Ричардсона, но ни мистер Ричардсон, ни Лондон не пришлись ему по вкусу; и мы распрощались с ним, когда он перемахнул через барьер на турнире в Таггериджвиле.
— Ну что ж, Джемайма Энн, — объявила разъяренная Джемми, — ты выйдешь за Хламсброда. Раз уж моя дочь не может стать баронессой, пусть будет хотя бы супругой баронета.
Бедняжка Джемайма Энн только вздохнула, зная, что перечить матери бесполезно.
Париж как-то сразу нам наскучил, и мы более чем когда-либо заторопились обратно в Лондон. До нас дошли слухи, будто это чудовище Таггеридж, этот черномазый отпрыск старого Тага — будь он неладен, —
