— Даю вам слово джентльмена, сэр, — сказал он. — Я не женюсь без согласия матушки. — И, бросив ей на прощанье взгляд, исполненный доверия и любви, юноша вышел из гостиной и удалился в свою комнату.
— Это ангел… ангел! — в увлечении воскликнула Элен.
— Порода сказывается, сударыня, — заметил деверь. — Хорошая порода и с той и с другой стороны. — Майор был весьма доволен успехом своей политики, настолько доволен, что еще раз поцеловал у миссис Пенденнис обтянутые перчаткой кончики пальцев и, отбросив прямой грубоватый тон, которым говорил с племянником, стал томно растягивать слова, как всегда делал в минуты удовлетворенного тщеславия.
— Дорогая сестрица, — произнес он на самых учтивых нотах, — я и вправду, как видно, приехал не зря и, не хвалясь, скажу, что последний мой удар достиг цели. А знаете, что навело меня на эту мысль? Три года тому назад моя добрая приятельница леди Феррибридж вызвала меня к себе, — она была в страшной тревоге по поводу своего сына Гретна, — вы помните эту историю, — и умоляла меня воздействовать на молодого человека, не в меру увлекшегося дочкой шотландского священника, некоей мисс Мак-Тодди. Я убеждал, я заклинал их действовать с осторожностью. Но лорд Феррибридж был взбешен и решил употребить власть. Гретна молчал и дулся, и родители вообразили, будто победа за ними. Но что же оказалось? Молодые люди уже три месяца как были женаты, а лорд Феррибридж понятия об этом не имел. Вот почему я вынудил у нашего Пена это обещание.
— Артур никогда бы так не поступил, — сказала миссис Пенденнис.
— Не поступил — и на том спасибо, — возразил майор.
Будучи человеком осмотрительным и терпеливым, он пока не стал больше мучить бедного Пена в надежде, что время сделает свое дело и мальчик вскоре сам убедится в том, какую он совершил глупость. Приметив, сколь щепетилен его племянник в вопросах чести, он искусно играл на этой благородной струне и после обеда, сидя с Пеном за стаканом вина, рассуждал о необходимости во всем поступать открыто и честно и уговаривал его впредь поддерживать сношения с его прелестной знакомой (как он вежливо называл мисс Фодериигэй) если не с одобрения, то хотя бы с ведома миссис Пенденнис.
— Ведь ты себя губишь, Пен, — говорил майор с откровенностью, которая льстила юноше, а самому дипломату была удобна и выгодна. — Возможно, твоя матушка и согласится на этот брак. Ведь она исполняет все твои желания, стоит тебе как следует попросить; но имей в виду: радости это ей не доставит. Ты приведешь в дом женщину с подмостков провинциального театра, тем самым оказывая ей предпочтение перед одной из благороднейших английских леди. Да, твоя матушка примирится с таким выбором, но не воображай, что она будет вне себя от счастья. Между нами говоря, мне иногда казалось, что она мечтает выдать за тебя свою маленькую воспитанницу… как бишь ее… Флора, Лора? И я давно решил сделать все, что в моих силах, чтобы не допустить этого союза. Как я слышал, у этой девочки всего две тысячи фунтов. Сестра моя вынуждена соблюдать строжайшую экономию, чтобы содержать в приличном виде дом и обеспечивать тебе гардероб и воспитание, подобающие джентльмену; не скрою, я метил для тебя намного выше. С твоим именем и происхождением, при твоих способностях, надо полагать, недюжинных, и при том, каких людей я имею честь называть своими друзьями, — я мог бы устроить тебе отличное положение — положение, исключительное для молодого человека с такими ничтожно малыми средствами, — и я надеялся, что ты хотя бы попытаешься возвратить нашему имени его былую славу. Один путь уже преградила тебе излишняя мягкость твоей матушки, иначе ты мог бы дослужиться до генерала, подобно нашему доблестному предку, который сражался при Рамильи и Мальплакэ. Теперь я лелеял другие планы: мой знатный и добрый друг лорд Бэгвиг, сердечно ко мне расположенный, безусловно, не отказался бы прикомандировать тебя к своей миссии в Пумперникеле, и ты мог бы выдвинуться на дипломатическом поприще. Но прости меня, я напрасно возвращаюсь к этому предмету: чем можно помочь молодому человеку, если он в восемнадцать лет решил жениться на тридцатилетней женщине, которую взял из балагана на ярмарке… ну, если не из балагана, так из сарая? Это поприще для тебя закрыто. И двери в общество для тебя закрыты. Вот видишь, друг мой, на что ты себя обрек. Правда, ты можешь пойти по юридической части, — среди юристов, как я слышал, есть вполне достойные люди, женатые на своих кухарках; но это и все. Или же ты можешь навсегда зарыться здесь, в деревне (и майор безнадежно пожал плечами, с тоскою вспоминая Пэл-Мэл), где матушка твоя встретит будущую миссис Пенденнис без слова упрека; где соседи перестанут ездить к вам в гости и куда я сам, черт возьми, постараюсь наведываться как можно реже; я человек откровенный и скажу тебе без обиняков, что предпочитаю вращаться среди людей порядочных; где ты вынужден будешь довольствоваться дружбой фермеров из дворян, которые и пьют-то один разбавленный ром; и влачить существование молодого мужа при старой жене, которая если и не поссорится с твоей матушкой, то, во всяком случае, лишит ее положения в обществе и вовлечет в тот сомнительный круг, к которому и ты поневоле примкнешь. Мое дело сторона, милейший. Я на тебя не сержусь. Мне твое падение не повредит, только что отнимет последнюю надежду дождаться того дня, когда моя семья снова займет подобающее ей место. Пострадает только твоя мать и ты сам. И обоих вас мне жаль от души. Передай-ка мне кларет: это из тех бутылок, что я когда-то прислал твоему покойному отцу; помню, я купил его на распродаже имущества бедного лорда Леванта. Но, конечно, — добавил майор, пробуя вино на язык, — раз ты дал обещание, ты и сдержишь его, как честный человек, пусть даже оно окажется для тебя роковым. Только еще раз прошу тебя, мой милый, пообещай и мне, что ничего не предпримешь тайком, что не оставишь занятий науками, а свою прелестную знакомку будешь навещать с приличными промежутками. Ты часто к ней пишешь?
Пен, покраснев, подтвердил, что писал к ней.
— Верно, стихи? И прозу тоже? Было время, я и сам баловался стихами. Помню, когда я только вступил в военную службу, я для всех товарищей по полку сочинял стихи; иногда получалось очень мило. Еще недавно я беседовал с моим старым другом генералом Хоблером: в 1806 году, когда мы стояли на мысе Доброй Надежды, я набросал для него несколько строк — так поверишь ли, он их до сих пор помнит от слова до слова: старый мошенник пускал их в ход не раз и не два, он даже проверил их на миссис Хоблер — а за ней дали шестьдесят тысяч фунтов. Так, значит, ты писал стихи, Пен?
Пен снова покраснел и подтвердил, что, точно, писал стихи.
— А отвечает твоя красавица стихами или прозой? — спросил майор, поглядывая на племянника с очень странным выражением, словно говоря: 'О, святая простота! Мозес и зеленые очки!'
Пен снова покраснел и признался, что она к нему писала, только не стихами, и тут же прижал левым локтем боковой карман, что майор, этот стреляный воробей, не преминул заметить.
— Письма, я вижу, при тебе, — сказал он, кивая Пену и указывая на собственную грудь (простеганную до очень мужественного вида заботами мистера И. Штульца). Ладно уж, чего там. А я бы охотно взглянул на них одним глазком.
— Да я… — начал Пен, крутя между пальцами стебельки от клубники. Я… — Но фраза эта осталась незаконченной; ибо смущенная физиономия Пена была так уморительна, что майор, не в силах больше сдерживаться, громко расхохотался, а глядя на него, Пен и сам покатился со смеху.
В таком веселом расположении духа они и ввалились в гостиную к миссис Пенденнис. Она еще из-за двери с удовольствием прислушивалась к их смеху.
— Ах ты хитрец! — сказал майор, кладя руку на плечо юноше, а другой шутливо похлопывая его по карману. Там и правда захрустела бумага. Пен обрадовался… загордился… возликовал… Одно слово — слюнтяй!
За чаем оба держались превесело. Любезность майора не знала границ. Никогда еще он не пил такого вкусного чая, а такого хлеба нигде, кроме как в деревне, и не бывает. Он упросил миссис Пенденнис спеть им романс. Потом захотел послушать Пена и не мог налюбоваться красотой его голоса; велел ему принести рисунки и карты и расхвалил их как свидетельство исключительных способностей; отметил, что французское произношение у Пена отличное, словом, льстил простодушному юноше с великим искусством, как поклонник — своей возлюбленной. И когда настало время спать, мать и сын разошлись по своим комнатам, совершенно очарованные добротой майора.
У себя в спальне Элен, вероятно, как всегда, сотворила молитву; Пен же, перед тем как уснуть, перечитал письма Эмили, точно и без того не знал их наизусть. Надобно заметить, что этих посланий было всего три, и чтобы запомнить их содержание, не требовалось особенных усилий.
В письме э 1
