поддельными брильянтами миссис Слек Роувер; над старыми денди и молодыми — над кем и над чем он только не издевался!
— Ты всех подряд ругаешь, Пен, — сказал Фокер. — Ты стал просто ужасным человеком. Гляди, ты уже изничтожил желтый парик Блонделя и черный парик Крокуса, а что ж пощадил каштановый, а? Чей — ты сам понимаешь. Он влез в карету леди Клеверинг.
— И на нем была шляпа моего дядюшки? Мой дядюшка — мученик, Фокер. Имей это в виду. Мой дядюшка всю ночь выполнял тяжелейшую обязанность. Он не любит поздно ложиться спать. От бессонных ночей и от ужинов у него бывают страшные головные боли. Когда он подолгу стоит и ходит, его донимает подагра. А он и не спал, и стоял, и ужинал. Дома его ждет подагра и головная боль — и все это ради меня. Так неужто мне смеяться над стариком? Нет уж, уволь!
— А почему ты говоришь, что он все это делал ради тебя? — спросил Фокер, и на лице его изобразилась тревога.
— О юноша! Способен ли ты сохранить тайну, если я ее тебе открою? — воскликнул Пен, захлебываясь от веселья. — Умеешь ля ты держать язык за зубами? Готов ли поклясться? Будешь ли нем как рыба, или побежишь ябедничать? Предпочитаешь ли молчать и услышать или болтать и погибнуть?
Говоря так, он стал в нелепую театральную позу, и кебмены со своей стоянки на Пикадилли подивились и посмеялись выкрутасам двух молодых франтов.
— Да о чем ты, черт побери? — спросил Фокер взволнованно.
Но Пен не заметил его волнения и продолжал, все так же дурачась:
— О Генри, друг моей юности, свидетель моих ребяческих безумств! Хоть науки тебе не давались, но здравого смысла ты не лишен… да, да, не красней, Энрико, у тебя его хоть отбавляй, и храбрости тоже, и доброты — к услугам твоих друзей. Окажись я без гроша, я прибегнул бы к кошельку моего Фокера. Окажись я в беде, я выплакал бы свое горе на его отзывчивой груди…
— Да ну тебя, Пен, что ты мелешь?
— На твоей груди, Энрико, на твоих запонках, на батисте, что расшит руками Красоты, дабы украсить грудь Доблести! Так знай же, друг моих отроческих годов, что Артур Пенденнис, изучающий право в Верхнем Темпле, — почувствовал, что ему становится скучно одному, что старуха Забота серебрит его виски, а ведьма Плешивость занялась его макушкой. Может, нам выпить кофе у этого лотка? Наверно, горячий. Гляди, как тот извозчик дует на блюдце… Не хочешь? Ах ты аристократ! Ну, тогда возвращаюсь к своему рассказу. Я не молодею. Денег у меня дьявольски мало. А деньги мне нужны. Я подумываю о том, чтобы обзавестись деньгами и успокоиться. Я решил остепениться. Я решил жениться, дружище. Решил стать нравственным человеком, почтенным гражданином — добрая слава в своем квартале — скромное обзаведение с двумя горничными и одним лакеем — каретка, чтобы изредка покатать миссис Пенденнис, и дом поблизости от парков — для ребятишек. Ну, что скажешь? Ответствуй другу, о достойное чадо пивоварения! Говори, заклинаю тебя всеми твоими чанами!
— Но ведь у тебя, нема денег, Пен, — сказал Фокер все так же тревожно.
— У меня нема? А 'ейные' на что? Пойми ты, я женюсь на деньгах. Ты, конечно, не назовешь это деньгами, ты взращен в роскоши, вскормлен на солоде, вспоен богатством из тысячи бочек с бардой. Много ты понимаешь в деньгах! То, что для тебя бедность, то для неимущего сына аптекаря — золотые горы. Ты не мыслишь себе жизни без челяди, без собственного дома в Лондоне и в деревне. А у меня, друг Фокер, запросы поскромнее: уютный домик где-нибудь возле Белгрэвии, выезд для жены, порядочная кухарка да бутылка вина, чтоб было чем угостить друзей.
И тут улыбка сбежала у Пена с лица, и он отбросил шутливый тон.
— В самом деле, пора мне взяться за ум и жениться. Без денег в жизни не пробьешься. Надо, чтобы было что поставить, а тогда уж ввязываться в большую игру. Почему мне не попытаться? Случается, выигрывают люди и похуже меня. А раз предки не оставили мне капитала, нужно разжиться у жены, вот и все.
Разговаривая таким образом, они шли теперь по Гровнер-стрит, вернее — говорил один Пен, и он до того увлекся, до того эгоистично был поглощен собой, что, видно, и не заметил волнения своего спутника, потому что продолжал так:
— Ведь мы с тобой уже не дети, Гарри. Время романтики для нас миновало. Мы женимся не по любви, а из. благоразумия, чтобы устроиться в жизни. Почему, к примеру, ты женишься на своей кузине? Потому что она славная девушка, дочка графа, потому что это угодно родителям и все такое прочее.
— Значит, ты, Пенденнис… ты не очень влюблен в ту девушку… на которой хочешь жениться?
Пен пожал плечами.
— Comme ca [19]. Я ничего против нее не имею. Она не дурна и не глупа. Думаю, что мне сгодится. И денег у нее достаточно — это главное. Да ты разве не знаешь, о ком идет речь? Мне казалось, что ты сам был к ней неравнодушен один вечер, когда мы у них обедали. Это же дочка леди Клеверинг.
— Я… я так и думал. И она дала согласие?
— Не совсем, — отвечал Артур с самодовольной улыбкой, означавшей: 'Стоит мне сказать слово — и она мигом ко мне прибежит'.
— Ах, не совсем, — сказал Фокер и разразился таким замогильным хохотом, что Пен, в первый раз позабыв о себе и внимательно поглядев на приятеля, поразился его жуткой бледности.
— Фо, дорогой мой, что случилось? Ты болен, — сказал он озабоченно.
— Ты, верно, думаешь, это от шампанского? Ошибаешься. Зайди ко мне на минуту. Я тебе расскажу, в чем дело. Должен я кому-то рассказать, черт подери.
Они тем временем подошли к дому Фокера, и Гарри, отперев дверь, провел Пена в свои покои, расположенные в задней части дома, позади семейной столовой, где старший Фокер принимал своих гостей, окруженный портретами себя самого, своей жены, своего сына в раннем детстве, верхом на ослике, и покойного графа Грейвзенда в мантии пэра Англии. Через эту комнату, где сейчас были наглухо затворены ставни, Фокер и Пен прошли в личные апартаменты молодого хозяина. Тусклые лучи солнца, проникшие в комнату, бросали неровные отблески на картинную галерею бедного Гарри — на всех его танцовщиц и оперных див.
— Послушай меня, Пен, я не могу тебе не сказать, — заговорил Фокер. — С того самого вечера, когда мы там обедали, я так влюблен в эту девушку, что, кажется, умру, если не добьюсь ее. Иногда я чувствую, что схожу с ума. Это невыносимо, Пен. Я просто не в силах был слушать, как ты о ней сейчас говорил — что женишься только потому, что у нее есть деньги. Ох, Пен, да разве в этом дело? Клянусь, что не в этом. Говорить о деньгах, когда такая девушка… это… это… ну это самое, ты меня понимаешь… я не мастер говорить… ну, святотатство. Если б она за меня пошла, я бы улицы подметать согласился, честное слово.
— Бедный Фо! Едва ли бы это ее соблазнило, — сказал Пен, глядя на друга с искренним дружелюбием и жалостью. — Любовь в шалаше — это не для нее.
— Я знаю, она создана, чтобы быть герцогиней, и я знаю, что за меня она не пойдет, если я не обеспечу ей высокое положение в свете — сам-то я не многого стою — и не умен и все прочее, — печально проговорил Фокер. — Владей я всеми брильянтами всех герцогинь и маркиз, что были сегодня на бале, разве я не подарил бы их ей? Но к чему слова? Я взят на другую сворку. Вот это меня и убивает, Пен. Там мне не выкрутиться, хоть умри. Моя кузина хорошая девочка, я ее очень люблю и все такое, но когда наши папаши договаривались, я этой-то еще не знал! А когда ты сейчас говорил, что она сгодится, что у ней хватит денег для вас обоих, я все думал — нельзя жениться ради денег или если девушка просто тебе не противна. А то женишься — и вдруг тебе кто-нибудь понравится больше. Тогда никакие деньги не утешат. Возьми хоть меня: у меня денег много, или будет много — из бочек с бардой, как ты выразился. Мой родитель воображает, что хорошо обо мне позаботился, когда сговорил меня с кузиной. А я знаю — не получится это. Если леди Энн выйдет за меня, ни мне, ни ей счастья не видать, а уж муж у ней будет самый разнесчастный человек во всем Лондоне.
— Ах ты горемыка! — произнес Пен с довольно-таки дешевым сочувствием. — Я бы рад тебе помочь. Я и понятия не имел, что ты так увлечен ею. А ты думаешь, без денег ты ей нужен? Нет, конечно. А думаешь, твой отец согласится разорвать вашу помолвку с леди Энн? Ты же его знаешь — он скорее совсем от тебя отречется.
