смех его дамы. Танцы прекратились, бедная Фанни замерла от ужаса, а Пен пришел в страшное негодование.
Разъярила его не самая ссора, а позор, ей сопутствующий. Стычка с таким субъектом! Скандал в общественном месте, да еще при дочке сторожа! Какой конфуз для Артура Пенденниса! Он поспешно увлек Фанни подальше от танцующих, к ее мамаше, и мысленно пожелал этой леди, и Костигану, и бедной Фанни провалиться в тартарары, а не оставаться здесь, в его обществе и под его защитой.
Когда Хакстер пошел на штурм, он не разобрал, кого ругает; но, узнав Артура, тотчас рассыпался в извинениях.
— Придержи свой глупый язык, Мэри, — сказал он своей спутнице. — Это же старый приятель, земляк. Прошу прощения, Пенденнис. Я не видел, что это вы, любезный.
Мистер Хакстер был питомцем клеверингской школы, одним из тех, что присутствовали при побоище, описанном в начале этой повести, когда Пен одолел самого большого и сильного ученика, — Хакстер знал, что ссориться с Пеном небезопасно.
А Пену его извинения были так же противны, как его ругань. Он прекратил пьяные излияния Хакстера, предложив ему замолчать и не поминать его, Пенденниса, имя ни здесь, ни где бы то ни было, и зашагал к выходу из сада, сопровождаемый хихиканьем зрителей, которых он всех поголовно готов был изничтожить за то, что они оказались свидетелями его унижения. Он шагал к выходу, совсем позабыв о бедной Фанни, которая дрожа семенила за ним вместе с матерью и величественным Костиганом.
Его привели в себя слова капитана — тот тронул его за плечо не доходя турникета,
— Обратно не пустят, нужно будет снова платить, — сказал капитан. — Может, мне лучше воротиться и передать этому типу ваш вызов?
Пен расхохотался.
— Вызов? Вы что же, думаете, я буду драться с таким субъектом?
— Нет, нет, не нужно! — воскликнула Фанни. — Как вам не совестно, капитан Костиган!
Капитан пробормотал что-то касательно чести и хитро подмигнул Артуру, но тот галантно произнес:
— Не бойтесь, Фанни. Я сам виноват, что пошел танцевать в таком месте. И вас потащил — уж вы не обессудьте.
И он снова подал ей руку, кликнул кеб и усадил в него трех своих друзей.
Он уже хотел заплатить вознице, а себе нанять другой экипаж, но маленькая Фанни, еще не оправившись от испуга, протянула из кеба руку и, схватив Пена за полу, стала умолять его ехать вместе с ними,
— Так вы не верите, что я не пойду с ним драться? — спросил Пен, совсем развеселившись. — Ну хорошо, будь по вашему… В Подворье Шепхерда, — приказал он. Кеб тронулся. Тревога девушки была Пену приятна до чрезвычайности, все его раздражение и гнев как рукой сняло.
Пен доставил дам к дверям сторожки и дружески распростился с ними; а капитан снова шепнул ему, что зайдет утром и, буде он того пожелает, передаст его вызов этому негодяю. Но капитан уже был в обычном своем состоянии, и Пен не сомневался, что, проспавшись, ни он, ни Хакстер и не вспомнят о вчерашней ссоре.
Глава XLVII
Визит вежливости
Костиган не поднял Пена среди ночи; никаких враждебных посланий от Хакстера он тоже не получил, и пробудился в гораздо более бодром расположении духа, нежели обычно бывает с усталыми, всем пресыщенными жителями Лондона. Делец из Сити просыпается с заботой о консолях, и не успеет сон отлететь из-под его ночного колпака, его уже одолевают мысли о бирже и конторе; юрист, едва открыв глаза, обдумывает дело, над которым ему предстоит работать весь день, чтобы к вечеру передать обещанные документы адвокату. Кого из нас не ждет своя тревога с первой же минуты пробуждения от ночного сна? О, добрый сон, позволяющий нам с новыми силами взяться за повседневный труд! О, Мудрое Провидение, которое, наделив нас работой, сотворило и отдых!
Работа мистера Пенденниса — может быть, по причине его собственного характера — не очень его увлекала: ведь у наемного работника приятное волнение, сопутствующее литературному труду, быстро проходит, и радости от лицезрения своих писаний на газетной или журнальной странице хватает от силы на первые три-четыре раза. Пегас, когда он взнуздан и вынужден изо дня в день ходить в упряжи, не менее прозаичен, чем любая другая кляча, и не станет работать без кнута и без корма. Вот так и мистер Пенденнис работал в газете 'Пэл-Мэл', — хоть и получая, после успеха своего романа, более высокую плату, но без всякого увлечения; он старался делать все, или почти все, что мог, писал когда хорошо, а когда и плохо. Он был литературной клячей, от природы быстроногой и прыткой.
И общество, — вернее та часть его, которую он знал, — не слишком его забавляло и влекло. Сколько бы он ни хвастался, для женского общества он был еще молод; вероятно, человек может по настоящему им наслаждаться, лишь когда перестает думать о себе и уже не мечтает покорять сердца. Молод он был и для того, чтобы быть принятым на равной ноге мужчинами, которые уже чего-то достигли в жизни, — в их разговорах он мог участвовать лишь как слушатель. А для своих веселящихся сверстников он был слишком стар; для деловых людей — слишком любил веселье; словом — он был обречен на то, чтобы частенько проводить время в одиночестве. Одиночество — удел многих людей; и многим оно по душе, а многие без труда переносят его. И Пенденнис нельзя сказать, чтобы очень им тяготился, хотя и любил, по своему обыкновению, поворчать и пожаловаться.
'Что за славная, простодушная девочка, — подумал Пен, как только проснулся на утро после Воксхолла. — Как мило и естественно она держится и насколько это приятнее, чем жеманство девиц на балах (тут он вспомнил, конечно же, наигранное простодушие мисс Бланш и глупые ужимки некоторых других светских девиц). И подумать только, что такая прелестная розочка могла вырасти в сторожке, расцвести в таком старом, унылом цветочном горшке, как Подворье Шепхерда! Значит, старик Бауз учит ее петь? Судя по тому, как она говорит, голос у ней, должно быть, чудесный. Я люблю такие низкие, глуховатые голоса. 'А как мне вас называть?' Бедная маленькая Фанни! Нелегко мне было разыгрывать важного барина и велеть ей, чтобы говорила мне 'сэр'. Но никаких глупостей мы не допустим. Фауст и Маргарита — это не по моей части. Ах этот Бауз! Он, значит, учит ее пению? Хороший он старик — джентльмен, хоть и обносившийся; философ, и сердце золотое. Как он был добр ко мне во время той истории с Фодерингэй! У него тоже были свои печали и горести. Нужно мне почаще видаться с Баузом. Знакомых следует иметь во всех кругах общества. А свет мне наскучил. Да и нет сейчас никого в городе. Верно, навещу-ка я Бауза, а заодно и Костигана: до чего же интересный тип! Вот я к нему присмотрюсь, а потом выведу его в книге'.
Так рассуждал про себя наш антрополог; и поскольку газета 'Пэл-Мэл' выходила по субботам и в этот день, следовательно, ни мозги, ни чернила сотрудников ей не требовались, мистер Пенденнис решил воспользоваться свободным днем и наведаться в Подворье Шепхерда — для того, конечно, чтобы повидать старого Бауза.
Надобно сказать, что будь Артур самым отъявленным повесой, самым коварным ловеласом, задумавшим обольстить молоденькую девушку, он едва ли мог бы пленить и покорить Фанни вернее, чем сделал это накануне вечером. Его фатоватый покровительственный тон, его высокомерие, щедрость и добродушие, даже честность, заставившая его пресечь робкие намеки девочки и не позволившая употребить во зло ее чувствительность, — словом, и недостатки его и достоинства равно вызывали ее восхищение; и если б мы могли заглянуть в чуланчик, где Фанни спала на одной постели с двумя сестренками (которым мистер Костиган приносил яблоки и коврижки), — мы бы увидели, как бедняжка вертится с боку на бок, не давая покоя двум своим маленьким соседкам и вспоминая все радости и события этого столь радостного, столь богатого событиями вечера и каждый взгляд, каждое слово, каждый шаг его лучезарного героя — Артура. Фанни успела прочитать немало романов — тайком и открыто, трехтомных и выпусками. Журналы в то время еще не получили большого распространения, так что Фанни и ее сверстницы не могли купить за пенни шестнадцать страниц восторгов, — что ни страница, то преступления,
