проверить, передали ли вы мистеру Пенденнису ее просьбу, а вы этого не сделали, так что, видите — она была права. Женщины всегда правы; у них на все есть резон… Да что там, сэр, — с усмешкой бросил он Пену, — она нашла резон даже для того, чтобы отрядить меня сюда… Когда вы ушли, мы с ней сидели тихо и мирно, я о чем-то рассуждал, она чинила ваши рубашки, а тут из больницы завернули два ваших приятеля, Джек Линтон и Боб Блейдз, ну вот ей и потребовалось услать меня с поручением… Да вы не торопитесь, она не говорила, чтобы вы шли домой; они там часа два просидят, не меньше.
Услышав эту новость, Хакстер в смятении поднялся с места, сунул трость в карман сюртучка и схватил шляпу.
— Милости просим к нам, сэр, — сказал он Пену. — Так вы потолкуете с моим папашей, сэр, чтобы мне перебраться в Клеверинг?
— А вы обещаете лечить меня бесплатно, если я заболею в Фэроксе? — добродушно отозвался Пен. — Я сделаю для вас все, что смогу. У миссис Хакстер я побываю сегодня же, и мы вместе обсудим план действий.
— Я знал, как от него отделаться, сэр, — сказал Бауз, снова опускаясь в кресло, едва молодой медик вышел из комнаты. — И ведь все это правда, сэр, до последнего слова. Она хочет снова вас видеть — и посылает за вами мужа. Она, плутовка, всех обхаживает. Пробует свои чары на вас, на мне, на бедном Костигане, на этих молодых людях из больницы. У нее уже составился из них целый салон. А если никого под рукой нет, упражняется на немце пекаре в лавке или обвораживает чернокожего метельщика на перекрестке.
— Неужели она полюбила этого малого? — спросил Пен.
— Темное это дело — симпатии и антипатии. Да, она его полюбила; а раз вбив это себе в голову, не успокоилась, пока не вышла за него замуж. Оглашение было в церкви святого Клемента, никто об этом и не знал, либо не нашел оснований воспрепятствовать браку. А потом она в одно прекрасное утро ушла потихоньку из сторожки, обвенчалась и укатила с муженьком в Грейвзенд, а мне оставила записку, чтобы я все объяснил ее родительнице. Да старуха и так все знала не хуже меня, хоть и притворилась, будто удивлена до крайности. И вот она уехала, а я опять один. Скучно мне без нее, сэр, все вспоминаю, как она бегала по двору, как приходила на урок пения; в сторожку хоть не заглядывай — до того там теперь пусто кажется без этой маленькой кокетки. Вот я и таскаюсь к ней в гости, как старый дурак. В квартирке у нее, правда, очень чистенько и уютно. Она все рубашки мужу перечинила, и обед ему варит, и поет за работой, как жаворонок. Что толку сердиться? Я им дал взаймы три фунта — ведь у них ни шиллинга нет, вся надежда на то, что папаша смилостивится.
Проводив Бауза, Пен понес письмо от Бланш и те новости, которые он только что узнал, к своей всегдашней советчице — Лоре. Просто удивительно, как часто мистер Артур, обычно поступавший по собственному усмотрению, теперь искал совета. Он, кажется, уже и жилет не мог выбрать, не спросив мнения мисс Белл, и лошадь не мог купить, не посовещавшись с нею; а старая графиня, чьи планы касательно мисс Белл известны читателю, только посмеивалась про себя, отмечая эти знаки внимания и уважения, которые Пен оказывал ее протеже.
Итак, Артур вручил Лоре послание Бланш и просил сказать, что она об этом думает. Содержание письма сильно взволновало ее и озадачило.
— По-моему, — сказала она, — Бланш действует очень хитро.
— Хочет повернуть дело так, чтобы она могла и принять меня и отвергнуть. Правильно я понял?
— Боюсь, что тут есть какое-то двоедушие, и это не сулит тебе счастья, Артур: это плохой ответ на твою честность и прямоту. Ты знаешь, мне кажется… я даже говорить не хочу, что мне кажется, — сказала Лора, заливаясь краской, но тут же, разумеется, уступила просьбам Артура и поделилась своими мыслями: — По-моему, похоже на то, что здесь замешан кто-то другой… — И Лора снова вспыхнула до корней волос.
— А если это так, — перебил ее Артур, — и если я снова свободен, согласна ли лучшая из женщин…
— Ты не свободен, милый, — спокойно сказала Лора. — Ты принадлежишь другой, и признаюсь, думать о ней дурно мне тяжело, но иначе я не могу. Очень уж странно, что она в этом письме даже не просит тебя объяснить, почему ты отказался от таких заманчивых и выгодных планов, и вообще об этом умалчивает. Она пишет так, будто тайна ее отца ей известна.
— Да, наверно, известна. — И Пен рассказал только что услышанную им от Хакстера историю о свидании в Подворье Шепхерда.
— А она описала эту встречу совсем по-другому, сказала Лора и, подойдя к своему столику, достала из него письмо Бланш: — 'Опять неудача — в квартире оказался только капитан Стронг и один его знакомый', — вот все, что там было сказано. — Конечно, она не имела права выдать своего отца, — добавила Лора. — Но все-таки… все-таки это очень странно.
Странно было то, что в течение трех недель после знаменательного открытия Бланш изо всех сил цеплялась за своего дорогого Артура; насколько позволяла скромность, старалась приблизить тот счастливый час, после которого будет принадлежать ему навеки; а теперь казалось, словно что-то затуманило эти лучезарные мечты… словно Артур-бедняк не столь желанен для Бланш, как Артур-богач и член парламента… словно тут кроется какая-то тайна. Наконец Лора сказала:
— Танбридж-Уэлз ведь не так далеко от Лондона, Артур. Может, тебе съездить, поговорить с нею?
Они жили в городе уже неделю, и до сих пор эта простая мысль ни ему, ни ей не приходила в голову!
Глава LXXIII,
из которой явствует, что Артуру следовало взять обратный билет
Поезд доставил Артура в Танбридж быстро, слишком быстро, хотя за время этого короткого переезда он успел вспомнить всю свою жизнь и ясно увидеть, к каким грустным последствиям привел его собственный эгоизм и непостоянство. 'Вот и конец чаяниям и надеждам, — думал он, — романтике и честолюбивым мечтам. Упрямлюсь ли я или уступаю, мне одинаково не везет. Я не внемлю мольбам матери и отказываюсь от ангела. Но если б я и не отказался, Лора, навязанная мне, не стала бы для меня ангелом. Я не мог отдать ей мое сердце по чужой указке. Я не узнал бы ее такой, как она есть, если бы кто-то должен был разъяснять мне ее достоинства и добродетели. Я уступаю настояниям дядюшки, под его ручательство соглашаюсь на Бланш, место в парламенте, богатство, карьеру — и что же? Вмешивается судьба и оставляет мне жену без приданого, которое я брал взамен любви. Сперва мне не хватило честности, теперь не хватает подлости. Почему? Бедный старый дядюшка ничтоже сумняшеся принял бы деньги Бланш, независимо от их источника; он негодует, огорчается, он просто неспособен понять, почему я от них отказываюсь. Все мною недовольны. Слабый, исковерканный, никчемный человек, я не нужен ни богу, ни черту. И сам несчастлив, и никому не дал счастья. На что может рассчитывать эта бедная легкомысленная девочка, которой предстоит носить мое безвестное имя и разделить мою участь? У меня даже честолюбия нет, которое бы меня подстегнуло, даже собственного достоинства мало, чтобы не то что ее утешить — хотя бы самому утешиться в моей теперешней беде. Напиши я роман, который выдержит двадцать изданий — ведь я сам первый буду издеваться над своей известностью. Ну, преуспею я как адвокат, научусь запугивать свидетелей и перетолковывать показания и наживу этим капитал, — разве прельщает меня такая слава, разве такому призванию стоит посвятить жизнь? Вот быть бы мне тем католическим священником, что сидит напротив и ни разу не поднял глаз от требника, кроме той минуты, когда мы проезжали туннель и ничего не было видно. Либо этим толстым стариком, моим соседом, который с такой ненавистью поглядывает на него из-за газеты. Священник закрывает глаза на весь мир, но мысли его сосредоточены на книге, она служит ему путеводителем в мир иной. Его сосед ненавидит его, видит в нем чудовище, тирана, гонителя, воображает, как мучеников жгут на костре, а он стоит поодаль, освещенный пламенем, и наблюдает. У них-то нет сомнений; они уверенно идут вперед, отягченные каждый своей логикой'.
— Не желаете просмотреть газету, сэр? — спросил толстый старик (в ней была статья, бичующая
