вы ни были тупы (а мы имеем столько же оснований предполагать, что вы, милорд, сущий осел, как и то, что вы просвещенный патриот), но все же, как бы вы ни были тупы, говорю я, никто не обвинит вас в чудовищной глупости — в равнодушии к благам жизни, коими вы пользуетесь, или же в том, что вы стремитесь расстаться с ними. Нет, хоть мы со Смитом и патриоты, но при более счастливых обстоятельствах, ежели бы сами были герцогами, мы, несомненно, тоже сумели бы постоять за свои привилегии.
Мы милостиво согласились бы занять высокие посты. Мы не возражали бы против той самой замечательной конституции (гордости и зависти и т. д.), которая сделала нас начальниками, а весь остальной мир нашими подчиненными; мы не стали бы слишком придираться к идее наследственного превосходства, которое привело столько простых людей к нашим ногам. Быть может, мы сплотились бы вокруг хлебных законов; восстали бы против Билля о реформе; скорее умерли бы, чем отменили акты против католиков и диссидентов; и мы тоже, при помощи нашей прекрасной системы классового законодательства, довели бы Ирландию до ее теперешнего завидного состояния.
Но мы со Смитом пока еще не лорды. Мы с ним не верим, что в интересах армии Смитов будет, если молодой Игого станет полковником в двадцать пять лет, — не в интересах Смитов будет и то, что лорд Ослофф поедет послом в Константинополь, — не на пользу нашей политике будет, ежели Ослофф ступит в нее своим унаследованным от предков копытом, — как не верим, что науке пойдет на пользу, если канцлером Кембриджского университета станет его королевское высочество принц Альберт.
Когда князю Блюхеру пожаловали ученую степень, старый солдат рассмеялся и сказал: 'Это я-то доктор? Тогда уж Гнейзенау надо произвести в аптекари'. Но Гнейзенау, хоть и больше понимал в военном деле, был всего лишь графом; а снобы благоговели перед князем и свой дурацкий диплом преподнесли ему за этот титул.
Такое низкопоклонство и раболепие Смит расценивает как снобизм и сделает все от него зависящее, лишь бы самому более не быть снобом и не покоряться снобам. Лорду Ослофф он говорит: 'Мы отлично видим, Ослофф, что вы ничем не лучше нас. Мы даже грамотнее вас, а образ мыслей у нас такой же благонадежный; мы не желаем больше, чтоб вы нами командовали, и больше не станем чистить вам сапоги. Пускай их чистят ваши лакеи — вы им за это платите; а человек, который пришел получить список гостей, присутствовавших на банкете или на танцах в особняке Лонгорейль, за эту услугу получает плату в редакции. Нам же, любезный мой Ослофф, ничего от вас не надо, покорнейше благодарим, но зато и вы от нас не получите лишнего. Мы снимем шляпу перед Веллингтоном, потому что это — Веллингтон; а вы кто такой, чтобы перед вами снимать шляпу?'
Мне осточертели 'Придворные известия'. Я ненавижу надменное злословие. Такие слова, как 'великосветский', 'привилегированный', 'аристократический' и т. п., я считаю гнусными, отнюдь не христианскими эпитетами и полагаю, что их следует вычеркнуть из всех порядочных словарей. Придворную систему, согласно которой талантливых людей сажают за дальний стол с музыкантами, я считаю снобистской системой. Общество, которое выдает себя за просвещенное, а само знать не хочет искусств и литературы, я считаю снобистским обществом. Вы, который презираете своих ближних, — сноб; вы, забывающий о друзьях в погоне за титулованными знакомыми, — тоже сноб; вы, стыдящийся своей бедности и краснеющий за свою профессию, — тоже сноб, как и те, кто хвастает своей родословной и гордится своим богатством.
Дело 'Панча' — смеяться над такими людьми. Так пусть же он смеется над ними честно, не нанося предательских ударов, пусть говорит правду, даже ухмыляясь от уха до уха, — и пусть никогда не забывает, что Смех хорош, Правда еще лучше, но лучше всего — Любовь.
Комментарии
Пестрая книга
Очерки о снобах под первоначальным названием 'Английские снобы в описании одного из них' печатались в журнале 'Панч' еженедельно с 28 февраля 1846 года по 27 февраля 1847 года. Выпуская их в 1848 году отдельной книгой, Теккерей снял главы 17–23 включительно, объяснив это в примечании так: 'Когда я перечитывал эти очерки, мне показалось, что в них столько глупостей, столько личных выпадов, короче говоря — столько снобизма, что я изъял их из настоящего сборника'. При жизни Теккерея эти семь выброшенных им глав не переиздавались, но в последние английские издания их снова стали включать. Включены они и в настоящее русское издание.
'Снобы' вызвали более широкий отклик у читателей и критики, чем какое бы то ни было из предыдущих произведений Теккерея. Одни восхищались ими, другие возмущались. Так или иначе, автора заметили, и некоторое время Теккерей был 'человеком, написавшим 'Снобов'.
Книга эта чрезвычайно неровная как по тону, так и по литературному уровню. Начиная и кончая ее буфонно-торжественными заявлениями ('Твой труд еще не завершен…', 'Понятие Сноб прочно вошло в сознание англичан…'), Теккерей на протяжении очерков переходит от добродушной шутки к едкой сатире, от негодующих тирад к грустно-ироническим размышлениям, а порой (как в главе 11 'О снобах-клерикалах') его критика неожиданно оборачивается защитой. Есть в книге главы-новеллы, главы-памфлеты, главы- фельетоны. Одни главы блестяще отшлифованы, другие написаны небрежно и торопливо.
Само слово 'сноб' в его нынешнем английском значении создано Теккереем. Оно существовало в языке и раньше, но означало нечто совсем другое 'невежда, простолюдин', в частности — горожанин, не принадлежащий к ученой 'аристократии' старых университетских городов. Теккерей же с самого начала объявил, что снобы имеются в изобилии во всех общественных слоях, чем поразил и заинтересовал публику. Далее на протяжении книги Теккерей неоднократно дает свое определение сноба. В главе 2 он пишет: 'Тот, кто низкопоклонничает перед низостью, есть Сноб', в последней главе предлагает рецепт для проверки, сноб человек или нет: 'Как он обращается с большими людьми — и как с маленькими? Как он ведет себя в присутствии его светлости герцога и как — в присутствии лавочника Смита?' и т. д.
Вот это-то последнее — поведение человека в зависимости от того, с кем он имеет дело, и является, пожалуй, главным в глазах автора признаком снобизма, причем стоящий выше и милостиво протягивающий два пальца для пожатия, не более противен ему, чем стоящий ниже и благоговейно эти пальцы пожимающий. (Заметим кстати, что в русский язык слово 'сноб' перешло в суженном значении, то есть выражает отношение только 'сверху вниз', а не 'снизу вверх'.)
Но как бы ни определял Теккерей заново осмысленное им слово, в данной книге оно покрывает все, что он отвергает в окружающем его обществе: феодальные привилегии знати, низкопоклонство перед титулами, лицемерие, жизнь напоказ, чванство, праздность, распутство, продажность. Перед читателем проходят многие общественные группы и институты Англии: аристократия (начиная с принца Альберта, супруга королевы Виктории единственной, кажется, кого Теккерей пощадил), армия, университеты, помещики, клубы как национальное установление, скачки как национальное времяпрепровождение, брак, семья.
'Несомненно, — замечает современный американский критик Гордон Н. Рэй, — он (Теккерей в 'Книге снобов') больше подчеркивает неудобства и нелепости, которые при доведенной до крайности классовой системе общества достаются на долю богатых, чем нищету и лишения, на которые несправедливость этой системы обрекает бедных…' Это деликатное высказывание только лишний раз напоминает о том, что в поле зрения Теккерея входит не все английское общество в целом, а лишь ограниченная его часть — высшие классы, то есть аристократия, как процветающая, так и обедневшая, и купечество, а также те, кто так или иначе их обслуживает: лакеи, гувернантки, портные, лавочники. Это и есть тот мир, который Теккерей знал, который он сумел разглядеть и осудить в наиболее значительных своих произведениях.
Что же касается глав, изъятых Теккереем из последующих изданий, то трудно сказать, почему именно они уже через год показались ему особенно плохими. По резкости суждений им не уступают и многие из других глав. Стоит, правда, вспомнить, что Теккерей, раз выбрав угол сатирического прицела, черпал материал где угодно: из личных наблюдений и из книг, из газет, частных бесед и литературных 'поров. Поэтому очерки изобилуют упоминаниями о событиях и людях, когда-то бывших злобой дня и очень скоро забытых. Может быть, больше всего это относится именно к выброшенным главам с их откликами на мелкие политические стычки, на личные и семейные отношения в министерских кругах. Есть в этих главах и гневная
