— Макс! — сказал она наконец. — Я уже свободна! Будь моим мужем, и я всегда буду любить тебя, как люблю сейчас, как любила все эти годы!
Макс отшатнулся.
— Как! Он умер? — воскликнул он.
— Нет, нет, он жив; но он не муж мне и никогда им не был…
Он выпустил ее руку и, не дав ей договорить, сказал с резкостью:
— Право же, сударыня, если этот плотник никогда не был вашим мужем, не вижу, почему я должен стать таковым. Если особа, двадцать лет бывшая любовницей деревенского мужлана, не желает принять покровительство аристократа, представителя иностранной державы, — тем хуже для нее; а мужа пусть ищет себе в другом месте!
— Ничьей любовницей я не была, кроме как твоею, — простонала Кэтрин, заломив руки и вся сотрясаясь от рыданий, — и вот мое возмездие, о, боже! За то, что совсем еще девчонкой я повстречала тебя и ты погубил меня, а потом покинул; за то, что в горе моем и раскаянии, стремясь искупить свой грех, я вышла за этого человека, чья любовь тронула мое сердце; за то, что и он обманул меня и покинул; за то, что безумно любя тебя — как любила все эти двадцать лет — и дорожа твоим уважением, я не хочу уронить себя, уступив твоей воле, — за все за это и ты теперь пренебрегаешь мной! О, боже — это уж слишком — ото слишком! — И несчастная почти в беспамятстве пала на землю.
Макс, несколько испуганный столь бурным взрывом отчаяния, хотел было ее поднять, но она отстранила его и, достав из-за корсажа письмо, сказала:
— Будь здесь посветлее, Макс, ты мог бы увидеть сам, как жестоко меня предал тот, кто двадцать лет называл себя моим мужем. Он женился на мне, уже будучи женатым. Та женщина, говорится в письме, жива и поныне, а меня он решил навсегда покинуть.
Тут над Вестминстерским аббатством взошла луна, доселе скрытая его черной громадой, и залила своим серебристым сиянием маленькую церковь св. Маргариты и место, где происходила описанная сцена. Макс в это время уже отошел от Кэтрин и с мрачным видом расхаживал среди могильных плит. Она же оставалась на прежнем месте под деревом; впрочем, при лунном свете стало видно, что это не дерево, а столб. Она прислонилась к нему спиной и, протянув к Максу прекрасную, круглую белую руку, подала ему полученное от мужа письмо.
— Прочти, Макс, — сказала она. — Господь сжалился надо мною и пролил с неба свет, при котором можно читать.
Но Макс словно застыл на месте. Внезапный ужас исказил его лицо. Он не говорил ни слова, только глядел перед собой дикими, выкатившимися из орбит глазами. Он глядел не на Кэтрин, а куда-то выше, поверх ее головы. Наконец он медленно поднял указательный палец и сказал:
— Смотри, Кэт — голова — голова! — Потом захохотал чудовищным, страшным хохотом и, рухнув между плитами, забился в корчах падучей.
Кэтрин отпрянула в сторону и оглянулась. Столб, в темноте принятый ею за дерево, был теперь ярко освещен луной; и на самой его верхушке, четко рисуясь на фоне ночного неба, оскалив зубы в зловещей улыбке, торчала мертвая человеческая голова.
Несчастная женщина бросилась бежать — оглянуться еще раз она не посмела. А когда через несколько часов графский камердинер, встревоженный долгим отсутствием своего господина, отправился на поиски, он нашел его на кладбище; граф сидел на могильной плите, не сводя глаз с головы на столбе, кивал ей, смеялся и бессвязно бормотал что-то, обращаясь к ней. Его увезли в дом для умалишенных, но разум так и не вернулся к нему во все долгие годы, которые ему еще суждено было прожить на свете; греметь своей цепью и стонать под плетьми — вот и все, на что он остался способен; да еще выть ночи напролет, зарывшись головою в солому, когда лунный свет проникал сквозь решетку окна в его одинокую келью.
Итак — тайное стало явным! И, посвятив этому целую главу изящнейшей словесности, автор просит английских читателей не обойти вниманием его труд, скромно надеясь, что он не лишен тех особых достоинств, что заслужили столь громкий успех другим образцам изящной словесности, принадлежащим перу других авторов.
Без всякой похвальбы я хотел бы отметить, чем особенно хороша ГЛАВА, о которой идет речь. Начать с того, что все в ней'достаточно напыщенно и ненатурально; и чувства и речь героев искусно рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление как можно более сильное и величественное. Милейшая наша Кэт — просто неграмотная баба, которая только что перерезала глотку своему мужу; а — вот поди ж ты! — изъясняется и ведет себя, как принцесса из классической трагедии, возвышенно страждущая белыми стихами. В том-то и состоит истинная цель беллетристики, крупнейшая победа, какую может одержать романист. Невелика штука вызвать у читателя сочувствие к добродетели; а вот изобразить мерзавца, да при этом заставить нас вздыхать и охать над ним, точно он святой мученик, — это не каждый сумеет. Тут уж требуется настоящее большое искусство; и приятно видеть, что за последнее время многие преуспели в нем.
Сюжет нашей повести основан на историческом факте; чтобы в этом убедиться, стоит лишь взять в руки номер 'Дэйли пост' от 3 марта 1726 года, где напечатано нижеследующее:
'Вчера утром, на берегу Темзы, близ Миллбэнка, Вестминстер, обнаружена человеческая голова с волосами, судя по ее состоянию, отрубленная совсем недавно. Голова была выставлена для всеобщего обозрения на кладбище св. Маргариты, и ее видели тысячи людей, но ни один не опознал. Таким образом, до сих пор неизвестно, кто жертва этого чудовищного, зверского преступления, ни тем более, кто его виновник. Есть несколько предположений относительно личности убитого, но столь необоснованных, что мы считаем излишним их приводить. При отделении от туловища голова была сильно искромсана и изуродована'.
Голова, произведшая столь сокрушительное впечатление на monsieur де Гальгенштейна, сидела некогда на плечах мистера Джона Хэйса и была им утрачена при следующих обстоятельствах. Мы уже видели, как мистера Хэйса усиленно потчевали шотландским виски. Выпив большое количество названного напитка, мистер Хэйс пришел в крайне веселое расположение духа, стал петь и плясать; но его жена опасалась, что выпитого им недостаточно для оказания желаемого действия, и потому послала еще за одной бутылкой, которую он выпил тоже. Ожидания миссис Хэйс оправдались: после этого мистер Хэйс опьянел настолько, что уже ничего не сознавал.
Он, однако же, сумел как-то добраться до своей комнаты, где бросился на постель и сразу уснул; тогда миссис Хэйс напомнила своим сообщникам о задуманном ими деле, высказав мнение, что сейчас самое время с этим делом покончить [38].
Динь-динь-дилень! Опущен мрачно-зеленый занавес, каждый из dramatis personae [39] нашел свою судьбу, проворные служители гасят свечи, и публика в задумчивости расходится по домам. А если какой-нибудь критик даст себе труд спросить, отчего это автор, столь многословный при описании ранних диковинных перипетий жизни Кэтрин, вдруг скомкал развязку, казалось бы, открывавшую широкий простор для изящной словесности, — Соломонс ответит, что никакой его опус, уснащенный обилием риторических фигур, не мог бы сравниться по силе выражения с простым рассказом о происшедшем. Ему лично процесс мистера Арама казался куда интересней в отчете газетного репортера, чем в пространном поэтическом изложении одного из прославленных наших романистов. О деяниях мистера Терпина он с большей пользой и удовольствием прочтет у Ньюгетского Плутарха, нежели в 'Биографическом словаре' ученого Эйнсворта. Опытный мастер по увенчанию подобных героев заслуженной ими наградой совершит церемонию du grand cordon [40] и быстрей и сноровистей, чем самый рьяный любитель; и точно так же, по нашему убеждению, описывать подобные церемонии дело тех, кто к ним непосредственно причастен, а не тех, кто лишь восхищенно взирает со стороны, не зная многих секретов Кетчева ремесла. Сам великий Мильтон не создал бы столь страшной картины казни, какую мы находим в нескольких строчках из номера 'Дэйли пост', что лежит сейчас перед нами 'herrlich wie am ersten Tag' [41] свежий и чистый, как в день своего выхода из печати сто с лишком лет тому назад. Подумать только, его читала Белинда за своим туалетным столиком, и внимательно изучали в кофейнях Баттона и Уилла, он давал пищу насмешкам присяжных острословов, о нем говорили всюду, от дворцов до хижин, его знало целое хлопотливое племя в париках, в башмаках с красными каблуками, в фижмах, в мушках, в тряпье всевозможного вида — хлопотливое племя, давным-давно
