Я прикрыла глаза, обдумывая этот сухой, сжатый отчёт.
— Этот способ годится только для нас двоих или может быть применён другими?
— Почему бы и нет? — равнодушно пожал плечами Аррек. Я ещё вспомню ему это равнодушие. — Если эль-ин будет из генетической линии Тей. Если её риани будет Целителем моего уровня… и Видящим Истину.
Ясно.
— Согласие пациента для данной процедуры не требуется?
Равнодушно. Профессионально:
— Нет. Ни осведомлённость, ни добровольное согласие объекта особой роли здесь не играют.
— Влияние на Целителя?
— Постоянная энергетическая подпитка — занятие довольно утомительное. Осуществляющий её сокращает продолжительность собственной жизни. Где-то на четверть.
Это всё-таки заставило меня сделать паузу. Ненадолго.
— Каково максимальное расстояние, на котором возможно поддержание этой связи?
— Как для любой пары вене и риани. Неограниченно.
— Если одна из сторон погибает?
— Смерть донора повлечёт за собой активизацию процесса туауте и через некоторое время — гибель реципиента. Смерть реципиента на доноре отразится как сильный соматический и психический шок, но не намного сильнее обычного шока, возникающего при разрыве связи вене-риани.
На этот раз я замолчала надолго. Потом:
— Не знаю, почему я не приказала тебя убить. — Холодно. Сухо. И настолько серьёзно, что любого другого я могла бы даже напугать. Впрочем, гнева не было. Не было вообще никаких эмоций, ничего в этом мире как будто уже не осталось, кроме цели.
— Потому что слишком хорошо умеешь просчитывать политические последствия, — равнодушно отозвался сиятельный дарай-князь и сделал ещё один глоток. Встал. Подошёл к просвету между ветвями и застыл, глядя в расстилающуюся снаружи звёздную тьму. Руки его были скрещены на груди, бокал свободно покачивался в расслабленных пальцах. Хрупкое стекло ловило и преломляло едва заметное перламутровое сияние дарайской кожи, чёрная одежда и чёрные волосы заставляли тело растворяться в неверной тьме.
Он был самым прекрасным существом, которое мне когда-либо доводилось видеть. Всё ещё. Всегда.
Просто с определённого момента это перестало иметь значение.
— Не могу не признать действенность того, что ты планируешь. Если сможешь провернуть всё так же тонко, как сегодняшнюю манипуляцию с Домами Вуэйн и Тон Грин, то эффект… мне даже сложно себе представить, каким он будет, — он поднёс бокал к губам, не отрывая взгляда от тьмы снаружи. — После завтрашнего вечера Ойкумена уже никогда не будет прежней.
Я опустила ресницы. Итак, он всё-таки признал, что завтра будет вечер, будет всё то, что я на этот вечер запланировала. Последние тридцать лет дарай-князь весьма последовательно игнорировал саму возможность подобного развития событий.
Победа не принесла ни радости, ни даже торжества. Существо, которым я была, зашло уже слишком далеко по избранному пути, чтобы испытывать подобные чувства.
Интересно, как много Видящий Истину понял из того, что я сделала сегодня с Рубиусом и Адреей. Судя по всему, Аррек узнал о моих планах относительно арров где-то между утренним нападением на Оливуле и тем моментом, когда, пылая холодной яростью, ворвался в Дом Вуэйн и бесцеремонно настоял на своём участии в беседе. Можно даже догадаться, кто именно его просветил. Только вот зачем? Что такого важного было заключено в присутствии консорта Хранительницы на этой встрече? Не могли же они на самом деле думать, что Арреку удастся мне помешать. Он и пробовать по-настоящему не стал.
Дарай-князь отвернулся от окна и двинулся ко мне, медленно и плавно, грациозным скольжением не то воина, не то танцора. Забрал мой бокал и поставил на стол. Два пустых бокала. Рядом.
Пальцы сплелись, когда он подал руку, чтобы помочь мне встать, пальцы коснулись волос, путаясь в золотистых прядях.
Это не было ещё одним аргументом в споре, не было ещё одной попыткой набросить формирующую структуру на гибкое и хаотичное мышление вене. Сен-образ не коснулся сознания, не впился, точно пиявка, в податливые эмоции. Образ-сожаление соскользнул с тонких и сильных пальцев, запутался в моих волосах звёздным светом и одиноким ветром.
Жалости не было. Не было печали. Для этого, наверное, я тоже слишком далеко зашла.
Чисты и безмятежны. И безжалостны. Как звёзды.
Рука об руку мы вошли в спальню. Танец условностей, полный непроизнесенных слов и ритуально-бессмысленных движений.
Время ушло. Мы не заметили, когда и как это случилось, но сегодня, тёмной и молчаливой ночью, вдруг обнаружили, что оно убежало, что времени больше нет. И что мы так глупо, так бездарно его растратили.
То немногое, что ещё осталось от отпущенного нам времени, нельзя было тратить ни на споры, ни на сон. Лишь под утро:
— Аррек?
— Да, малыш.
— Слушай, ты не находишь, что происходящее… не лишено своеобразной иронии?
— В абстракции. «Признаюсь, когда дело дошло до практики, мне стало уже не так легко хихикать над нелепостью ситуации».
— О!
Я узнала цитату. И смутилась.
Через пару минут:
— И всё-таки это забавно. Я имею в виду… трагичность, серьёзность, углублённость в себя. Почему, когда пытаешься быть умной, чувствуешь себя как последняя дура?
Звук, словно из него вышибли весь воздух. Что-то среднее между стоном и смехом.
— Сокровище моего сердца… сделай одолжение… замолчи!
Я замолчала.
Танец двенадцатый,
Сиртаки
Всё когда-нибудь кончается. Ночь. Жизнь. Самооправдания.
Для меня — почти уже закончилось. Оглушительно-белым шумом пришло сознание: вот оно, последнее утро…
…и тратится оно на бумагомарательство и мелкую бюрократию!
Последнее утро своей жизни я посвятила сведению старых счётов и устройству мелких пакостей собственным подданным. И политическим противникам. И военным союзникам. И вообще всем, кто не обладал ценной возможностью отправиться на тот свет, дабы накостылять «усопшей» за подобные «предсмертные» шуточки.
Кошмар.
Подчищение политических хвостов — занятие, мягко говоря, грязноватое. Духовному просветлению никоим образом не способствующее. Ну а если ещё и подойти к делу… как бы это выразиться… творчески…
Бедная, бедная моя карма…
Мысли текли с этакой язвительной меланхоличностью, но насладиться угрызениями совести не получалось. Вместо возвышенного, скорбного и торжественного настроения, приличествовавшего серьёзности момента, я ощущала лишь лёгкое раздражение. И — отдалённо, будто сквозь пластиковую стену — мелочное такое самодовольство. Из серии: «Сделал гадость — на сердце радость».
Гадостей я за последний час наделала столько, что хватило бы на дюжину отправляющихся прямиком в ад грешных душонок и одного не вписавшегося в рай праведника.
Дийнарра, мой личный секретарь, мерно расхаживала по пустому кабинету, сосредоточенно водя световым пером по электронному блокноту и излагая очередное дело. Я сидела, забравшись с ногами в огромное кресло (единственный предмет обстановки), и следила за танцем световых зайчиков на стене. Когда делаешь что-то неприятное — посмотри на красоту, и грязь не заденет тебя.
В теории.
— …Таким образом, остаётся вопрос о переструктурировании генетической линии Ашш…
