Брэм Стокер
Гость Дракулы
Когда мы начали путешествие, над Мюнхеном стояло яркое солнце, а воздух был наполнен радостью, какая бывает только ранним летом.
Как раз перед самым отъездом герр Дельбрук (метрдотель гостиницы «Quatre Saisons»,[1] где я остановился), с непокрытой головой спустился к экипажу и, пожелав мне счастливого пути, сказал кучеру, всё ещё придерживаясь за ручку дверцы экипажа:
— Не забудьте вернуться до наступления сумерек. Небо кажется ясным, но, судя по пронзительному северному ветру, может разразиться внезапная буря. Тем не менее, я надеюсь, вы не опоздаете, — он улыбнулся и добавил: — Вы ведь знаете, что сегодня за ночь.
— Ja, mein Herr,[2] — отчеканил в ответ Иоганн, коснувшись своей шляпы, и быстро тронулся в путь.
Когда мы выехали за город, я задал Иоганну вопрос, дав знаком понять, чтобы он остановился:
— Скажите, Иоганн, что это за ночь?
Он перекрестился и кратко ответил:
— Walpurgis nacht.[3]
Затем он достал часы, — огромные, старинные, сделанные из немецкого серебра, величиной с репу, — посмотрел на них, нахмурился и несколько беспокойно пожал плечами. Я понял, что так он выражал мягкий протест против задержки, и откинулся на спинку сидения экипажа, весело показывая ему жестом, чтобы он ехал. Экипаж тронулся быстро; кучер словно хотел нагнать упущенное время. Время от времени лошади вытягивали шеи и с подозрением принюхивались к воздуху. По этой причине я часто оглядывался вокруг. Дорога была унылой, без растительности, потому что мы ехали по выветренному плоскогорью. Во время поездки я увидел дорогу, которая, — судя по виду, ею мало кто пользовался, — пробегала по змеящийся лощинке. Она выглядела так заманчиво, что, рискуя обидеть Иоганна, я велел ему остановиться, а когда он сделал это, я объяснил ему, что мне хотелось бы поехать вниз по этой дороге. Иоганн принялся просить прощения на все лады и, пока говорил, часто осенял себя крестным знамением. Это только разогрело моё любопытство, и я засыпал кучера разными вопросами. Он отвечал сбивчиво, постоянно повторялся и в знак несогласия посматривал на часы.
— Ладно, Иоганн, — сказал я наконец, — я хочу спуститься по этой дороге. Не хотите ехать — не надо, только объясните, что вам в этой дороге не по душе — это всё, о чём я прошу.
Казалось, что в ответ кучер упал с козел — так быстро он очутился на земле. Он протягивал ко мне руки и молил меня не ходить. В его речи было достаточно английских слов, — вперемежку с немецкими, — но я уловил, о чём шла речь. Казалось, он почти был готов рассказать мне о том, о чём ему, очевидно, было страшно даже подумать; но каждый раз он умолкал, повторяя: «Walpurgis nacht!»
Я попытался поспорить с ним, но трудно спорить с человеком, если не знаешь его языка. В итоге приемущество осталось за ним, ибо, хотя он и начал говорить по-английски — довольно ужасно и бессвязно, — он всё время волновался и переходил на немецкий, то и дело при этом глядя на часы. Вдруг лошади забеспокоились и стали принюхиваться к воздуху. При этом Иоганн побледнел и, со страхом озираясь вокруг, он внезапно прыгнул вперёд, схватил лошадей под уздцы и отвёл их на двадцать футов назад. Я последовал за ним и спросил, зачем он сделал это. В ответ кучер перекрестился, указал на место, которое мы оставили, и направил экипаж в сторону другой дороги, продолжая осенять себя крестным знамением, и бормоча, сначала по-немецки, а потом — по-английски:
— Пок-койник, тот… тот… себя убил.
Я вспомнил о старом обычае хоронить самоубийц на перекрёстках дорог:
— А! Теперь понятно: самоубийца! Как интересно!
Но я бы отдал свою жизнь, только бы узнать, что встревожило лошадей. Пока мы разговаривали, раздался звук — нечто среднее между визгом и лаем. Он доносился издалека; но в лошадей будто вселился бес, и Иоганну потребовалось время, чтобы их успокоить. Он был бледен.
— Похоже, волк… но ведь сейчас здесь совсем нет волков, — сказал он.
— Нет? — спросил я его. — Разве волки в наши дни не заходят в окрестности города?
— Давно, давно — забормотал Иоганн в ответ, — весной и летом; но со снегом волки так долго не живут здесь.
Пока он укрощал и успокаивал лошадей, небо быстро затянули чёрные тучи. Солнце угасло, и нас будто бы обдало волной холодного ветра. Это было только дуновение ветра, однако, — и это в этом скорее виделся знак, а не факт, — вновь выглянуло яркое солнце.
Иоганн поднёс руку к глазам и глянул на горизонт.
— Метель идёт раньше времени, — сказал он.
Потом он снова посмотрел на часы, не отпуская крепко сжатых поводьев, — ведь лошади всё еще встревожено били копытами в землю и трясли головами, — и взобрался на козлы с таким видом, будто пришло время продолжить поездку. Я несколько заупрямился и не сразу сел в экипаж.
— Расскажите мне о том месте, — попросил я, — куда ведёт дорога, — и показал вниз.
Кучер опять перекрестился и перед тем, как ответить, прошептал молитву.
— Оно нечисто.
— Что нечисто? — поинтересовался я.
— Селение.
— Значит, там селение?
— Нет, нет. Там никого уже лет как триста.
Моё любопытство возросло.
— Но вы сказали, что там было селение.
— Было.
— И где оно сейчас?
В ответ он начал длинное повествование, переходя то на немецкий, то на английский, причём получилась такая путаница, что я с трудом понял, о чём точно шла речь. Наконец до меня дошло, что давным-давно, несколько сот лет тому назад, там умирали люди, их закапывали в могилы, но из-под глинистой земли доносились звуки, а когда могилы вскрыли, то в них обнаружили мужчин и женщин, не бледных, пышущих жизнью, но их губы были выпачканы кровью. И поэтому, чтобы как можно скорее спасти свои жизни (и, тем более, души! — тут Иоганн перекрестился), те, кто остался бежали в другие места, где живые жили, а мёртвые умирали, а не… не превращались в невесть что. Очевидно, ему было страшно произносить последние слова. Чем больше он рассказывал, тем больше рос его страх.
Казалось, будто бы им овладело его же воображение, и он закончил свой рассказ в припадке: от ужаса его лицо побелело, покрылось испариной, задёргалось; он оглядывался вокруг, словно ожидая, присутствия чего-то страшного, готового проявить себя на открытой местности, залитой ярким светом.
Наконец, в припадке отчаяния он выкрикнул: «Walpurgis nacht!» — и указал на экипаж, чтобы я занял своё место.
От этих слов кровь англичанина вскипела во мне, и я отошёл, сказав:
— Вы — трус Иоганн! Обыкновенный трус! Возвращайтесь, я приду один, прогулка будет мне полезна.
Дверца экипажа была открыта. Я взял лежавшую на сидении дубовую трость, с которой я никогда не расстаюсь, выезжая на пикники, и закрыл дверцу, указав в сторону Мюнхена.
— Уезжайте, Иоганн! — сказал я. — Walpurgis nacht нет дела до англичан.
Теперь лошади разбушевались, как никогда, и Иоганн попытался удержать их, в то же время умоляя меня, не поступать так глупо. Мне было жаль беднягу, так искренне уверовавшему в свои предрассудки, но я не смог не рассмеяться. Теперь он полностью перешёл на свой родной язык. От волнения Иоганн забыл, что мы можем понимать друг друга только с помощью средств моего языка, поэтому он невнятно бормотал по-немецки. Меня это несколько утомило. Отдав приказ: «Домой!» — я развернулся, чтобы спуститься в лощину к перекрёстку.
Выразив отчаяние жестом, Иоганн развернул лошадей в сторону Мюнхена. Я опёрся на трость и глянул ему вслед. Некоторое время кучер ехал медленно, потом на гребне холма показался незнакомец — высокий и худощавый. Я видел его столь отчётливо, находясь так далеко. Когда он подошёл ближе, лошади начали скакать и становиться на дыбы, а потом громко заржали от ужаса. Иоганн не мог сдержать лошадей, их понесло, и мчались они, словно одержимые. Они скрылись из виду, я посмотрел в сторону незнакомца, но оказалось, что исчез и он.
С облегчением я свернул на дорогу в глубокую лощину, против которой меня предостерегал Иоганн. Для подобного предостережения я не видел ни малейшей причины, и, откровенно говоря, я прошагал около двух часов, не думая ни о времени, ни о расстоянии, и, естественно, не надеясь увидеть человека или жилья. Насколько можно было судить об этой местности, она была дикой и пустынной изначально. Но я не замечал этого, пока дорога не повернула, и я не набрёл на опушку леса; только сейчас я понял, до какой степени, даже не отдавая себе в этом отчёта, я находился под впечатлением от запустения местности, по которой лежал мой путь. Я присел и начал осматриваться. Тут меня осенило, что сейчас стало гораздо холоднее, чем в то время, когда я начал спускаться в лощину; казалось, звуки, похожие на стон, исходили отовсюду, а время от времени, надо мной, раздавалось нечто вроде приглушённого рёва. Посмотрев вверх, я заметил, что огромные толстые тучи, стремительно бегущие с севера на юг, быстро затягивали небо над огромной горой. Налицо были явные признаки бури — слоистые облака. Я немного замёрз и, решив, что это из-за того, что я присел после долгой прогулки пешком, продолжил путь.
Край, по которому я шёл, стал гораздо живописнее. Там не было ничего такого, что резко бросилось бы в глаза, но всё было чарующе прекрасным. Я совсем не обращал внимания на время, и только когда вокруг меня стали сгущаться глубокие сумерки, я начал подумывать, как отыскать дорогу домой. Воздух был холоден, стремительные тучи сгущались высоко в небе под далёкий резкий звук, слышимый попеременно и который кучер приписал волку. На мгновение мне стало страшно. Я сказал, что посмотрю на опустошённое селение, поэтому я продолжил путь, и вскоре вышел в широкую долину под открытым небом, но окружённую холмами со всех сторон. На холмах, спускавшихся в долину, росли деревья, то тут, то там, образуя заросли во впадинах крутых склонов. Я бросил взгляд на вьющуюся тропу, и увидел, что она сворачивала в самую чащу и терялась там из виду.
Пока я смотрел туда, резко похолодало, и начался снегопад. Я подумал о том, сколько миль мне пришлось пройти по этому дикому краю, и бросился искать убежища в лесу, что был передо мной. Небо становилось всё мрачнее и мрачнее, снег падал всё чаще и сильнее, пока, наконец, вокруг меня не образовалась белая слепящая пелена, которая терялась далеко в мутной мгле. Здесь почти не было никакой дороги, её стороны не были обозначены, как если бы то была лесосека; и, немного погодя, я обнаружил, что, наверно, я сбился с пути, поскольку под ногами у меня не было твёрдой почвы, и они всё глубже погружались в травы и мох. Ветер усилился, он дул с нарастающей силой, и мне пришлось бежать так, чтобы опередить его. Воздух стал леденяще холодным, и, несмотря на бег, мне пришлось плохо. Началась такая страшная пурга, что мне с трудом удавалось держать глаза открытыми. Время от времени небеса разрывало в клочья яркими молниями, и я видел перед собой, озарённые вспышками, деревья — большей частью, это были кипраисовые и тисовые заросли — под толстым снеговым покрывалом.
Вскоре я укрылся под деревьями, и в полной тишине я слышал, как высоко в небе ревёт ветер. Вскоре чернота бури смешалась с ночной тьмой. Казалось, что буря постепенно уходит, только сейчас о ней напоминали яростные шквальные ветры. В такие моменты таинственный волчий вой рассыпался на многочисленные родственные ему звуки, которые окружали меня
