початок кукурузы от сухих листьев. — Все, что можно здесь есть, нужно есть. Все, что можно пить, нужно пить. Тут немного всего, но все, что вы видите, — ваше.
Несколько голосов запротестовали на скромные заявления Маас Натти, потому что люди, хотя и не видели всей приготовленной еды, знали его щедрость. Щедрость была непременным условием; люди, охотно участвующие в очистке кукурузных початков, понимали, что соседи не оставят их без помощи, когда они сами объявят обряд очищения или копания. Маас Натти мог не волноваться. Ни о какой плате не могло быть и речи, но если бы кто затеял какое-то большое дело и ему потребовалась помощь, достаточно было только о ней попросить. В свою очередь и он был связан обязательством позаботиться о тех, кто нуждался в рабочих руках. 'То-то и то-то стоит мне рабочего дня ' — с этим обязательством всем приходилось считаться. Но помимо чисто экономического аспекта у такого рода событий имелся и социальный: радость общения.
Поначалу дружеские разговоры велись вполголоса, прерываемые взрывами смеха. Подобно библейскому патриарху, Маас Натти сидел на высоком стуле в дальнем углу барбекю; люди расселись по обеим сторонам площадки на низеньких скамейках. Дети и молодежь принялись подначивать всех на состязание — чья сторона очистит больше кукурузы. Они вовлекли в соревнование взрослых и после внимательно рассматривали кучи очистков и початков, определяя, кто оказался победителем. Во время работы женщины болтали между собой, а мужчины обсуждали виды на урожай, цены на продукцию, новую сельхозтехнику. Вскоре начались заигрывания между мальчиками и девочками постарше и поддразнивания между детьми помоложе, и все отвлеклись от работы. То и дело вспыхивала легкая перебранка, которую тут же пресекали взрослые женщины. Маас Натти прочистил горло.
—Как вам известно, на все, что я делаю, у меня есть свои причины. Знаете ли вы, почему для обряда очищения я избрал именно сегодняшний день? Ммм, неужели не знаете? — Он сделал паузу, и собрание замерло в почтительном молчании.
—В таком случае я скажу: сегодня — годовщина битвы при Адуа.
—Учи, брат.
—Да, сэр.
—Знание — да!
То и дело прерываемый восхищенной аудиторией, старик напомнил всем, как в 1896 году в Эфиопии бедно вооруженные и плохо обученные крестьяне Рас Менелика сокрушили и погнали вспять итальянских захватчиков.
— Такие же, как мы, черные люди за время от восхода солнца до его заката, порубили и обратили в бегство больше десяти тысяч врагов!
Конец рассказа был встречен одобрительными криками: «Слова, сэр!», «Мудрость, да!» «Черному человеку — сила!» Это стало сигналом: историям — найти своих рассказчиков, песням — быть спетыми, загадкам, пословицам и ритмам — послужить для обмена знаниями, и каждый старался превзойти соседа в красноречии и уме.
Айван уже успел полюбить обряды очищения, Он радовался человеческой доброте и чувству сообщества, ему нравились истории, в которых постоянно открывались все новые грани, сколько бы раз их не рассказывали. Все делалось согласно установленным правилам, но никто не знал — когда и кто их установил. В конце или в начале истории про паука Ананси рассказчик обязательно должен был сказать:
Как мы услышали — так и рассказали, Джек Мандора, ничего мы Не присочинили.
Никто не знал, кто такой Джек Мандора, но с него все обязательно начинали свой рассказ. А загадывая загадку, нужно было сказать:
Истории были, как правило, очень драматичными, с песнями, персонажи говорили разными голосами; находясь в ярости, они рычали, если им было страшно, голоса дрожали; когда пытались одурачить кого-то, голоса становились хитрыми. Некоторые люди рассказывали истории лучше других. Талантливый рассказчик мог продержать слушателей в напряжении в течение целого часа. Сейчас все пели песню об одной великой трагедии. Молодой полицейский, с которым плохо обошлось начальство, задумал недоброе. Это была медленная меланхолическая песня о том, как он решил, что только кровь смоет бесчестие с его имени и вернет мужество. Подробно описывалось, как он взял револьвер и:
Айван пел страстно. По его спине бегали мурашки и тело горело от возмущения, когда творилась несправедливость. Его дух поднимался, когда он слышал, как Рой в рождественское утро подходит к полицейскому участку и стреляет в своих мучителей. Его дух опускался, когда последний грустный куплет (о том, как Роя с восходом солнца вздернули на виселице) и последние торжественные погребальные ноты растворялись в ночном воздухе. Для каждой большой драмы такого рода имелась своя песня. Вскоре после случившегося события в округе появлялся музыкант и пел песню, которая только и могла сохранить память о нем, и за два пенса продавал отпечатанные на бумаге слова. Спустя некоторое время песня входила в репертуар общины — и становилась частью истории этой земли. Все песни были грустные и трагические. Юные девушки рвали на себе одежды, когда прекрасные и смелые молодые герои заканчивали жизнь на виселице, куда, казалось, большинство из них и стремилось. Иногда, в зависимости от случившегося, сами герои оказывались злыми и бессердечными, и тогда они в конце концов расплачивались за свои злодеяния.
Песня о молодом полицейском Рое Мараге была самой грустной и самой любимой Айваном. Она пелась в медленном темпе, известном как «долгий размер», который ассоциировался с похоронами. Во время пения Айван слышал ровные приглушенные удары. Он сообразил, что какая-то женщина взяла ступку и задает ритм песни. Он знал, что она толчет. Первый очищенный початок всегда поджаривали на огне, пока он не становился ломким и хрустящим, потом посыпали сахаром, солью, специями и толкли в ступе, превращая в сладкий коричневый порошок ашам. На подобных сборищах, этим обычно занимались дети.
—Я — мудрец, но я же и олух, а ответ на вопрос не вызубришь в школах. — Слово взял Маас Джо Бек. Айван знал, что Маас Джо, мужчина с телом красно-коричневого оттенка, каких люди зовут красный ибо, всегда был тише воды и ниже травы. Источник его превращения, подвигший обратиться ко всем с историей, находился в плетеной бутыли «Джо Луис», которую он навещал чаще других. Из предисловия Айван понял, что его рассказ — не просто история о даппи, пугающих мирных путешественников, которых они встречают в заброшенных местах, и не история про Ананси, обманывающего Льва, Тигра, Такуму и других животных. Это проблемная история, и потому аудитория сама должна была выбрать, как следует поступить героям истории и каким будет конец. Такие истории нравились Айвану больше всего. Маас Джо, которого за глаза прозывали «Горит-над-морем» или просто «Горит», начал рассказывать. -Жил-был король, и была у него красавица-дочь. Какой бы мужчина ни увидел ее, ему тут же хотелось взять ее себе в жены. Дочь была такая раскрасавица, какой отродясь не было. Но она была к тому же очень резвой и дерзкой, и потому ни один мужчина ее не устраивал. Как-то король сильно на нее рассердился. Он сказал: «Что же… никто тебе не нравится? В таком случае поступим так. Тот, кто поймает дикого буйвола без помощи веревки, ружья или других орудий, одними голыми руками, пусть и берет тебя в жены. Неважно — урод он или
