—Хорошо, скажи свою фамилию мистеру Джексону и распишись.
—Да, сэр! — крикнул мужчина и с широкой улыбкой на лице направился к столу.
—Одну минуту, подойди сюда! — Голос партийного представителя внезапно стал властным.
Плотник остановился на полпути с выражением комического удивления на лице.
—Я, сэр?
—Да ты, — лицо партийного деятеля стало суровым и подозрительным. — Да, именно ты, сэр… кажется, я тебя уже где-то видел, а? Какую партию ты поддерживаешь?
—Я не состою в партии, сэр.
—Врешь ты! Ты же чертов юнионист — я тебя видел недавно в офисе мистера Маквелла?
—Меня, сэр? Нет, сэр, зачем вы шутите шутки такие, сэр… — Казалось, мужчина в каске утратил контроль над собой, и голос его задрожал от возмущения. — Уже три месяца я не работаю, я должен получить хоть какую-то работу. Что мой ребенок есть будет, а, сэр? Он сейчас у меня больной от голода, животик аж вспух. Нет, сэр, не надо шутки эти шутить, ох, не надо, сэр.
Если этот мужчина и играл какую-то роль, то он был великолепным актером, потому что отчаяние в его голосе было вполне правдоподобным.
Приблизились двое полицейских. Прораб чувствовал себя не в своей тарелке.
—Вы уверены? — спросил он партийного представителя. — Нам, знаете ли, нужны плотники.
—Хорошо. Можете взять его на работу — но только на сегодня. — Он ткнул пальцем в плотника. — И не думай, что так просто от меня убежишь. Я за тобой следить буду.
В хвосте очереди возникло движение. Многие люди покинули ее, отошли в сторону и принялись возбужденно переговариваться между собой. Партийный деятель глянул на полицейских.
— Ну-ка расходитесь! Здесь нельзя собираться в группы!
—Или становись в очередь — или уходи! — крикнул полицейский.
Айван подошел к прорабу.
—Какую партию ты поддерживаешь?
—Никакую, сэр, — честно признался Айван.
—В таком случае выбери какую-нибудь, — сказал политик. — Ты должен поддерживать ту или иную партию.
—Ладно, какую работу ты умеешь делать? — спросил прораб.
—Все, что хотите, сэр, все что угодно, — ответил Айван, пытаясь улыбнуться.
—Все что угодно? Что это значит? Ты можешь укладывать асфальт? Ты — каменщик? Плотницкому делу обучался? А?
—Нет, не приходилось, сэр, но, знаете, я…
—Ты кирпичи можешь класть?
—Я все могу, сэр, дайте мне только шанс…
—Что значит 'дайте мне шанс '? — В голосе человека прозвучал гнев, причину которого Айван не понял. — Освободи место, парень.
—Но я все смогу, сэр. Мне просто нужен шанс.
—То есть как это сможешь? Ты уже делал это? — прораб не говорил, а кричал. — Кому сказано — освобождай место. Уходи, парень! Нам нужны опытные люди. Не изводи зря мое время. Следующий! — Он устремил взгляд на человека, стоявшего позади Айвана. — Опять ты! Я же прогнал тебя вчера?
—Но это был не я, сэр, — начал скулить человек, а Айван уже шагал прочь.
Серебристые струи танцевали за аккуратной оградой, и от их брызг в солнечном свете возникали крохотные радуги. В горле у Айвана совсем пересохло. Солнце нещадно палило, асфальт плавился и прилипал к обуви. Жаркие линии поблескивали на его поверхности, как будто в каждой вмятине была маленькая лужица воды.
Дома здесь были большие и изящные. Они возвышались за просторными газонами с миниатюрными фруктовыми деревьями, цветущим кустарником и клумбами. С дороги невозможно было заглянуть в эти дома, их частную жизнь скрывали изгороди и ограды. Железные ворота с украшениями были заперты, на многих висели таблички, предупреждающие о злых собаках. Таблички не обманывали: стоило только подойти к воротам поближе, как огромные откормленные псы, раболепствуя перед хозяевами, оскалив зубы, с лаем бросались к воротам.
Айван услышал из-за ограды голос. Мальчик его возраста поливал газон из шланга, напевая блюз и пританцовывая. Он праздно покручивал шлангом, созидая в воздухе сверкающие водяные дуги.
—Эй, братец.
Мальчик перестал танцевать. Он бросил взгляд сначала на дом, потом на ограду.
—Что такое?
—Прошу у тебя воды попить, можно?
—Бвай… — Мальчик бросил взгляд на дом. — Женщина там очень несчастная и злая, понимаешь.
—Я умру сейчас от жажды, ман. Мальчик все не решался.
—Ну ладно. — Он просунул шланг сквозь решетку ограды. Вода была теплой и пахла резиной, но тем не менее это была вода.
—Одна любовь, парень… Как, по-твоему, я могу взять манго?
—Ты хочешь, чтобы я работу из-за тебя потерял, да? Я дал тебе воды, теперь ты хочешь манго. — Мальчик покачал головой.
—Бвай, я не ел со вчерашнего дня. Видишь, манго на земле лежит, ман. Никто не заметит.
—Лерой, Лерой! С кем это ты там разговариваешь, а?
Мальчик отскочил словно ужаленный. Голос был раздраженный, с подозрительными интонациями или, как только что сказал мальчик, «несчастный и злой».
—Ни с кем, мэм, — невинно пропел мальчик: — Ни с кем не разговариваю, мисс Лиллиан, ни с кем не разговариваю, мэм.
—Старая сука! — процедил он сквозь зубы: — Ну погоди. — Продолжая поливать из шланга, он встал так, что дерево манго заслонило его. — Хожу-брожу, газончик поливаю, — напевал он, побрызгивая на солнце. — Поливаю ваш газончик. — Не обращая внимания на упавший фрукт, он сорвал с дерева два самых больших и спелых и перебросил через ограду.
—Ау, ман, ты бросил — я поймал, — прошептал Айван, схватив манго.
—Все в порядке, — усмехнулся мальчик. — Я уже говорил ей, что не могу есть манго, у меня от них понос.
—Спасибо, братец.
—Я поливаю ваш газончик, мисс Лиллиан, — радостно запел мальчик, созидая в небе радуги.
Айван сильно устал, но это была не просто усталость: что-то произошло внутри него. Он чувствовал, как в нем что-то сморщилось, как сжалось, закрылось, запечаталось то, что всегда было его неотъемлемой частью. Какое-то чувство проникло в него и наполнило тяжестью. Ему не нравилось то место, где он сейчас находился. Улицы шли одна за другой, и по обеим их сторонам стояли ограды или стены, куда ходить запрещалось. Попадались ворота с остриями пик, запертые на замок; стояли молчаливые стражи, выразительно враждебные и неприступные. В один из таких дней он стал бояться и ненавидеть собак. Они бросались к железным воротам с непостижимой для него яростью. Зачем люди живут рядом с такими жестокими зверями? Кто-то открывал ворота или подозрительно выглядывал из-за железных решеток, которые были везде, на каждом окне.
— Что тебе надо? — Это был ответ на его вежливое и дружелюбное: «Доброе утро, мэм». — Отойди подальше от решетки. Собака разорвет тебя на части. Ко мне, Брут.
И Брут, виляя обрубком хвоста и двигаясь как распухшая марионетка, немедленно становился послушным, сладким, как кокосовое молоко.
Никто не говорил «Добрый день». Никто не отвечал иначе, как ледяным тоном, и, по непонятным ему причинам, враждебно, словно он несет личную ответственность за кем-то нанесенные оскорбления. Иногда собаки с лаем и рычанием бежали вдоль изгороди, в ярости кусая стволы деревьев, и, добежав до конца изгороди, передавали эстафету «Бруту» с соседнего двора.
Чувство, что его присутствие нежелательно, что он чужой и презренный, так подавляло, так
