Наверное, у кого-то взял напрокат! — Она крепко его ухватила и исполнила вопиющий каскад сексуальных предложений, обещаний и призывов.
—Имя ему — Его Высочество Джон Завоеватель, — сказал Айван. — Тебе он нравится?
—Мой милый, — простонала она. — Наконец-то я тебя нашла.
Неплохая гостиница, подумал он. Она сама договорилась о комнате, он решил, что так будет безопаснее. Такого острого желания он не ощущал с тех времен, когда был совсем юным. В этой женщине, так сладко прильнувшей к нему, с ее неутомимым язычком и изобретательным мышлением, было что-то призывное, что раздразнило его, обещая все мыслимые и немыслимые удовольствия. Он узнал что-то очень знакомое, естественное, и вместе с тем понял, что его долгие поиски наконец-то увенчались успехом. Это чувство сообщило ему прилив экзальтации и какую-то дерзкую и безрассудную радость. Ничто, он чувствовал, не может ему сейчас повредить, даже коснуться его. Перед ним пронесся образ полицейского, отброшенного назад, словно он наскочил на натянутый трос. На этот раз образ был стерилен, удален от него, очищен от страха, вины и отвратительного чувства разрушения — чистый, абстрактный образ силы и движения, прямо как на экране. Ему очень захотелось ей об этом рассказать.
Все это время она не переставала говорить, называя его «мой сладкий». Но даже объятый желанием, он заметил в ее бьющей через край призывной вульгарности что-то отработанное. Он и раньше знал шлюх. Но если она такая и есть, все равно она вела себя так, словно потеряла над собой контроль. Повиснув на его триумфально восставшем Его Высочестве, она предлагала себя, доходя до грациозного исступления, и ее возбуждение отвечало его собственному. Без сомнения, это была та самая девушка в красном, которую он запомнил в свою первую ночь в городе. «Если ты живешь долго, с тобой может случиться все что угодно», — любила говорить мисс Аманда. Сейчас он мог это проверить.
—Как тебя зовут? — спросил он.
—Долорес, — шепнула она. -Долорес…Тебе нравится?
—А ты знаешь парня по имени Нидл? — спросил он и тут же об этом пожалел. — Неважно — это все ерунда.
—Но… я хорошо его знала, — ответила она. — Теперь он уже мертвый.
Как тот Вавилон, подумал Риган. Не день, а целая пропасть. И как все сходится! Это летящее чувство глубокой благости и силы, ощущение свершающейся судьбы, чувство неуязвимости… словно впервые в жизни он наконец стал самим собой… И какое это все плохое, какой плохой я… Затем он кое-что вспомнил. Он так привык к легким временам и полным карманам, что совсем забыл, что денег у него с собой почти не было.
—Черт! У меня деньги почти все кончились, понимаешь!
Он подождал, как она отреагирует. Для таких женщин мужчина без денег — это уже не мужчина. Причмокнув губами и засмеявшись с издевкой, она презрительно ответила:
—Чо, ты думаешь меня это волнует? Я знаю, куда мы пойдем, мой сладкий.
Все сомнения оставили его, и он понял, что этот день — его день.
Трудно было сказать, кто больше стонал — женщина или пружины на кровати. Когда первый прилив желания иссяк, Айван почувствовал себя неудовлетворенным. Что-то было неправильно. Долорес лежала рядом с ним, содрогаясь всем телом после испытанного оргазма и издавая легкие всхлипы.
—Слушай, давай перейдем, — прошептал он и почувствовал, как она вся напряглась.
—Что ты хочешь сказать? Куда? — она смотрела на него почти в страхе.
Айван рассмеялся, поспешив ее ободрить.
—Неважно куда. У нас же еще ничего не было. Просто пойдем в соседнюю комнату. Эта кровать слишком громко скрипит.
—Как мы это сделаем? Ты с ума сошел?
—Да весь этаж пустой, пойдем.
Она заспорила, но он настаивал. С большой неохотой, все еще препираясь, она пошла следом за ним. Кровать там оказалась еще хуже.
—Видишь — я тебе говорила. Пошли обратно, — стала упрашивать она.
—Ни за что, — сказал он и швырнул матрасы на пол. — А сейчас, — сказал он, улыбаясь, — ты от меня никуда не денешься. Придется тебе сдаться.
Она была в ярости, что-то бормотала и упиралась, изо всех сил стараясь вырваться. Они упали на пол и сцепились, снова и снова заключая друг друга в объятия. Были в этом моменты безмерной сладости, но в целом все напоминало первобытную войну, бездумную, бессловесную, утробную. Сверкая от пота, усталый, распаленный, но так и не насытившийся, Риган приподнялся над ней на руках, упираясь локтями в пол и улыбаясь. Ее глаза блестели, губы поджались, как у кошки, обнажив сияющие белизной зубы, а ноздри раздувались при каждом выдохе.
—Подожди, скажи мне кое-что.
—Ммм?
—Ты знаешь Жозе?
—Какого Жозе?
—Я тебя в кафе про него спрашивал. Того Жозе, который мне на хвост Вавилона посадил, а я его выстрелом с мотоцикла сбросил. Того самого.
Он пристально изучал ее лицо. Глаза у нее прояснились, и она сфокусировала взгляд на нем. Затем быстро закрыла глаза. Она глубоко простонала, подняла ноги, обвила его ими и потянула к себе.
—О Боже, а-ты-оказывается-бэдмэн, — выдохнула она. Она одновременно испугалась и очень возбудилась, когда услышала то, что он сказал.
Он почувствовал, как внизу у него снова восстает сила.
—Да, — проворчал он, — я теперь бэдмэн-бэдмэн.
—О! — сказала она, — бэдмэн… бэдмэн…, бэдмэн, — И затем: — Так ты можешь убить меня? Расслабься, все хорошо. О-о!
Они лежали утомленные. Риган чувствовал, что они стали одним телом. Руки его покоились на тех выступах матраса, под которые он сунул два своих револьвера. Слышно было только их размеренное дыхание. Потом он услышал, как где-то снаружи заскрипел пол. Быстрые движения. Он скатился с женщины, выхватил револьверы и приставил палец к губам. Наступила тишина. Долорес с круглыми глазами лежала на матрасе, дрожа всем телом. Дверь, ведущая в коридор, была распахнута. Револьверные выстрелы оглушительно ворвались в замкнутое пространство.
Голый, с блестящим, как у новорожденного, телом, со вставшим членом в женской смазке, источая все запахи плоти, с револьвером в каждой руке, Риган выскочил за дверь — и вошел в легенду.
Трое стоявших у двери рухнули после первого же шквала выстрелов, их беспорядочная пальба только усилила общее смятение. Риган не думал, не чувствовал, не видел. Он прыгнул через перила на первый этаж, приземлившись за спиной своих преследователей. Его револьверы стреляли. В шуме, криках и смятении невозможно было ничего разобрать. Он выскочил через заднюю дверь.
В ушах у него звенело, яркие желтые вспышки танцевали на сетчатке, запах пороха и женщины стоял в ноздрях. Айван выбежал в ночь, ныряя в каждую темную аллею, встречавшуюся на пути. Потом перелез через железную ограду и, припав к земле, забрался под автомобиль. Только бы собаки чертовой не было, подумал он. Что же со мной случилось? Перед глазами проплывали какие-то картинки. Никогда еще это не было так похоже на сон. Все еще нереальнее, чем в фильмах, которые он смотрел. Вой сирен в отдалении усилил кинематографический эффект. Весь Вавилон собрался. Звуки стрельбы в его ушах зазвучали громче. Он увидел, как в пустую комнату врываются трое полицейских и их словно сметает какой-то ураган. Потом полное светопреставление. Он пытался вспомнить какие-то детали, но не смог. Шум и пальба. Он помнил, что сам палил во все стороны, стрелял так быстро, как только можно. Но не помнил, какие слова при этом говорил, и говорил ли вообще.
Айван стал осознавать свое тело, липкий пот, высыхающий на прохладном ночном воздухе, гравий, врезающийся в его подошвы, удушливую пыль. На плечевом мускуле он увидел аккуратную дырочку, из которой сочилась густая струйка крови. Боли он не чувствовал, и казалось, что рука его силы не утратила. «Черт возьми, как это так: я ранен, а боли не чувствую? Но слушай, что там… Вавилон озверел от ярости, но сегодня у них настоящий шок — сколько я их положил, сэр?» Впервые он начал осознавать чудовищную нереальность случившегося. Это же история, к чертям. Подожди, когда вся братия услышит обо всем. Он
