— Высота три шестьсот, — объявил динамик. — За холмами вижу большой город с вокзалом. Расстояние от базы — сорок три километра. Если не будет приказа вернуться, совершу облет.
Лейф не проронил ни слова. Наступила продолжительная тишина. Поезд был уже в километре от них, сумев сбавить скорость до одного метра в минуту. В конце концов он остановился. Простояв около четверти часа, он столь незаметно начал откатываться назад, что успел проползти около двух десятков метров, прежде чем наблюдавшие за ним поняли, что он изменил направление движения. Лейф навел на него свой мощный бинокль. Поезд определенно возвращался.
— Забавная картинка, — проорал из динамика Огилви. — Улицы заполнены народом, но все как будто примерзли. То же самое, как я теперь понимаю, и в поселках. Я пролетел над ними слишком быстро, чтобы определить это.
— Он спятил, — не сдержался Пэскью. — Что он может утверждать, находясь на такой высоте?
— Я сейчас прямо над их главной улицей. Это проспект, обсаженный по обеим сторонам деревьями, с тротуарами, запруженными народом, — рассказывал дальше Огилви. — Если кто-то и движется, я все равно не могу заметить этого. Прошу разрешения снизиться до ста пятидесяти метров.
Через второй микрофон, соединенный с рубкой связи, Лейф поинтересовался:
— Нет ли там каких-либо явных признаков того, что они готовятся оказать нам сопротивление, как, например, летательные аппараты, ракетные установки?
— Нет, командор, ничего такого я не вижу.
— Тогда снижайтесь, только не слишком быстро. Если они начнут стрелять, немедленно уходите.
Опять наступила тишина. Лейф продолжал следить за поездом — тот все так же пятился со скоростью, для которой, впрочем, вряд ли подходило само это определение, если понимать под ним быстроту движения. Лейф подсчитал, что на следующую станцию поезд придет более чем через час.
— Высота сто пятьдесят, — раздалось в динамике, — Всемогущий Зевс! Я никогда ничего подобного не видел. Они двигаются, это точно. Но так медленно, что мне пришлось дважды себя проверить, дабы убедиться, что они живые и не спят.
После небольшой паузы Огилви продолжал свой рассказ:
— Хотите верьте, хотите нет, но здесь есть что-то наподобие трамвая. Одиннадцатимесячный ребенок, который учится ходить, мог бы спокойно обогнать его.
— Возвращайтесь, — неожиданно приказал Лейф. — Возвращайтесь, и после доложите обо всем, что видели.
— Слушаюсь, командор, — в голосе Огилви чувствовалось явное нежелание подчиняться приказу.
— Какой смысл отзывать его оттуда? — раздраженно спросил Пэскью, недовольный потерей такого источника информации. — Никакая серьезная опасность ему не угрожает. Зачем мы его вообще посылали, если не отваживаемся разузнать там все подробнее?
— Он должен ответить на самый главный для нас вопрос, а именно: то, что мы видим вокруг нас, характерное состояние для всей планеты или только для определенного ее места? После осмотра еще одного города я пошлю его за тысячу километров отсюда. Этот третий полет разъяснит многое, — его серые глаза выражали напряженную работу мысли. — В давние времена пришелец с Марса мог бы сильно ошибиться, если бы характеризовал Землю как последний оставшийся приют для прокаженных. Сегодня мы сделаем аналогичную ошибку, что все это карантинная зона, заселенная паралитиками.
— Не может быть! — испуганно вырвалось у Уолтерсона. — Если мы совершили посадку в резервации для тяжелобольных, то нам надо поскорее выбираться отсюда! Я не хочу заразиться каким-нибудь вирусом, против которого у меня нет естественного иммунитета. Мне просто повезло, когда я не попал в ту экспедицию на Гермес шесть лет назад. Помните? В течение трех дней пребывания на планете весь экипаж погиб. Разраставшиеся во все стороны пучки зловонных отростков на их телах позже были классифицированы, как грибковые образования.
— Посмотрим, что скажет Огилви, — решил Лейф. — Если он сообщит, что где-то есть более привычные для нас условия, мы переберемся туда. А если окажется, что они везде одинаковые, останемся здесь.
— Останемся! — повторил вслед за командором Пэскью. Весь его вид выражал отвращение. — Что-то подсказывает мне, что вы выбрали именно то слово — останемся. — Он кивнул на иллюминатор, за которым уже столько времени подбирался к ним поезд. — Если во всем том, что мы видели и слышали, есть хоть какой-то смысл, то это значит, что мы сели в совершенно заслуженную нами лужу.
— А точнее? — проявил заинтересованность Уолтерсон.
— Мы можем оставаться здесь миллион лет или же вернуться домой. Впервые в нашей триумфальной истории мы терпим настоящее и полное поражение. Мы абсолютно ничего не выжмем из этого мира по одной очень уважительной причине, и поделать здесь ничего нельзя, я хочу сказать, что наша жизнь очень коротка.
— Я не спешу с преждевременными выводами, — поставил точку в дискуссии Лейф. — Подождем Огилви.
Скоро динамик удивленно сообщил:
— Этот город тоже заполнен ползунами. И трамваи передвигаются с той же скоростью, «ели это только можно назвать скоростью. Если хотите, я снижусь и опишу все подробнее.
— Нет, — проговорил Лейф в микрофон. — Сделайте как можно более глубокую разведку в восточном направлении. Заберитесь возможно дальше. Особенно нас интересуют изменения данного феномена. Если обнаружите их, немедленно докладывайте.
Он отставил микрофон и повернулся к остальным:
— Все, что нам остается сейчас, это не спешить.
— Вот, вы произнесли это! — воскликнул Пэскью. — Ставлю тысячу против одного, что Бойделл сидел здесь, как и мы, ковыряясь в зубах и ожидая неизвестно чего, пока ему это не надоело.
Внезапно слушавший их Уолтерсон разразился громким хохотом, чем поверг присутствующих в изумление.
— Что с вами? — изучающе глядя на него, спросил Пэскью.
— Какие только мысли не приходят иногда в голову, — извиняющимся тоном произнес Уолтерсон. — Вот мне сейчас подумалось, что если бы лошади походили на улиток, их никогда нельзя было бы запрячь. Это вполне разумный принцип, но как, черт возьми, приткнуть его здесь?
— Город в шестидесяти восьми километрах восточнее базы, — объявил Огилви. — Все то же, что и раньше. Две скорости: двигаются медленно, как покойники, и медленнее, чем покойники.
Пэскью посмотрел в иллюминатор.
— Клоп быстрее перебирает лапами, чем тащится этот поезд. Он наверняка остановится возле нас. — Немного поразмыслив, он закончил: — Как бы там ни было, одно мы знаем точно — они нас боятся.
Сосредоточенно что-то обдумывая, Лейф соединился с Шэлломом:
— Мы выходим наружу. До нашего возвращения записывайте все доклады Огилви. Если он сообщит о любых быстрых перемещениях, подайте нам короткий сигнал сиреной.
Затем он позвонил Нолану, Хоффнэглу и Ромеро, трем специалистам по контакту:
— Готовьте ваши таблицы.
— По инструкции, — напомнил о себе Пэскью, — до тех пор, пока контакт не состоялся и не доказано, что чужаки настроены дружественно или, по крайней мере, невраждебно, командир должен осуществлять полный контроль за своим кораблем.
— К черту инструкции, сейчас не тот случай, — резко оборвал его Лейф. — Меня интересует поезд. По-моему, уже пора хоть в чем-то определиться. Решайте сами, идете вы или нет.
— Четырнадцать поселков вдалеке, — вмешался откуда-то со своей высоты Огилви. — И все в них так торопятся, что можно умереть со скуки, глядя на них. Держу курс на город на горизонте.
С кипами цветных таблиц в руках явились специалисты по контакту. Они были без оружия — им единственным запрещалось его ношение. Этот запрет основывался на теории, по которой явная беспомощность порождает доверие. В большинстве случаев она находила оправдание, и контактеры оставались живы. Время от времени она не срабатывала, и жертвы получали всего лишь достойное погребение.
