воспринял угрозу Поддара настолько серьезно, что поставил в известность полицию студенческого городка. Когда Поддара вызвали в полицию для беседы, то не стали задерживать, найдя его вполне вменяемым. Тогда начальник Мура, Др. Харвэй Повелсон, велел ему прекратить дальнейшие действия относительно этого вопроса, поэтому Мур так и не встретился с Тарасоффой, чтобы предупредить ее об опасности.
Не зная, что Поддар поведал своему психологу, семья Тарасоффых продолжала поддерживать теплые отношения с презренно отвергнутым ухажером. Поддар даже уговорил брата Тарасоффой жить с ним в одной комнате и таким образом мог узнать время ее возвращения с каникул, когда он и совершил убийство.
Родители Тарасоффой выиграли судебные дела против докторов Мура и Повелсона, а также Калифорнийского университета, выдвинув против них обвинение в сокрытии информации, составляющей угрозу для жизни. Большинство судей постановило, что конфиденциальность отношений врач—пациент должна соблюдаться, но при этом следует отходить от нее, если над невинным человеком нависает серьезная опасность.
Однако даже столь разумное решение вызвало гнев несогласного с ним судьи Вильяма Кларка, который заявил, что врач поступил как д
Даже если не согласиться с предположением судьи Кларка, что лучше допустить смерть невинного человека, чем разрушить доверие пациентов, принцип большинства в случае дела Тарасоффых не дает ответа на вопрос: Как можно примирить нашу (и общества) потребность поделиться мыслями о чувствах с необходимостью защищать объекты этих чувств? Поскольку многие люди доверяют врачам свои фантазии о насилии по отношению к другим, то когда специалисту в области охраны психического здоровья следует оповещать об этих угрозах потенциальную жертву или полицию? Всегда? Вряд ли это можно назвать практичным или желательным. Вероятно, большинство из нас в какой-то момент восклицало: «Я бы его убил! Непременно убил!» Как правило, и слушателю, и говорящему ясно, что эта угроза не является серьезным намерением. Поэтому, если у врача есть веские основания полагать, что человек просто изливает свои чувства, то очевидно, что доверительность отношений врач-пациент не должна быть нарушена. Не налагает ли подобная установка непосильное бремя на врача, вынуждая каждый раз решать насколько серьезны угрожающие намерения пациента?
Возможно, наилучшее для врача решение поступать с подобными угрозами – воспринимать их как личные, то есть представлять, что угрозы относятся к нему или его близким. Если врача не бросает от угрозы в дрожь, то, вероятнее всего, хотя и не однозначно, это не столь существенно. С другой стороны, если врач начинает испытывать страх, воспринимая угрозу лично (зная, что скажет супруге и детям: «Если этот человек придет, не открывайте ему дверь».), ему следует счесть своим нравственным долгом оповестить о ней потенциальную жертву и соответствующие органы. Если личное восприятие угрозы позволяет врачу острее прочувствовать ее опасность, стоит этим пользоваться. Когда ошибка неизбежна, то пусть уж лучше она будет сделана в пользу спасения невинной жизни, чем сохранения неприкосновенности частной сферы потенциального убийцы. [41]
Существуют ли отличия в этике доверительных отношений духовник- прихожанин? Например в католицизме есть правило, запрещающее раскрывать тайну исповеди, даже если под угрозу ставится чья-то жизнь.
Не удивительно, что столь непреклонная позиция может привести к значительным нравственным затруднениям. В классическом фильме Альфреда Хичкока «Я исповедуюсь» человек кается перед священником в убийстве, а затем подбрасывает тому косвенные улики. И хотя священнику известна личность убийцы, он не считает себя вправе рассказать об этом полиции, несмотря на то, что сам стал главным подозреваемым, и то, что потом, в ходе досконального и подлого полицейского расследования, была разрушена репутация невинной женщины. [42]
Схожая дилемма легла в основу сюжета детективного романа отца Вильяма Кензла «Четки убийства», ставшего бестселлером. В нем серийный убийца признается священнику в своем преступлении и рассказывает ему о мотивах, побуждавших его. [43] В отличие от своего аналога из фильма «Я исповедуюсь», здесь священник не знает о личности исповедующегося. Но он также знает, что католические нормы запрещают ему сообщать об исповеди, или о ее деталях, в полицию, чтобы помочь им разыскать убийцу. После мучительных духовных исканий – мысль о смерти невинных людей не давала ему покоя – он решает: «Даже если ради сохранения тайны [исповеди] священнику придется пожертвовать своей жизнью, или иной безвинной жизнью, это все не стоит того, чтобы нарушить тайну». [44]
Иудейский закон не столь категоричен. Имеется судебный прецедент с делом о конфиденциальности принципа духовник-прихожанин, произошедший в 1979 году в Нью-Йорке, когда беременной Мириам Д. нанесли четырнадцать ножевых ранений, в результате которых она скончалась, а ее ребенок, за жизнь которого боролись врачи, умер через три часа. Позднее муж убитой женщины обратился за советом к известному ученому раввину, признавшись, что его постоянно преследует мысль о смерти его жены, что, возможно, это он убил ее, хотя он не был уверен, было ли убийство, всплывающее у него в уме воспоминанием о реальном событии или сне.
После встречи с мужем и сверки с соответствующими иудейскими источниками, раввин пошел в полицию. Расследование показало, что муж имел крупные долги (и проходил по делу об убийстве торговца алмазами) и незадолго до убийства жены застраховал ее на крупную сумму. После ареста мужа, раввин проходил по делу в качестве свидетеля, а в мае 1980 года того человека осудили за убийство своей жены.
Тогда некоторые представители иудейского сообщества сочли, что раввин нарушил своим поступком принятые нормы и должен был, по крайней мере, поставить в известность убийцу, предупредив, что раскрытая им информация не будет держаться в тайне. Это возражение выглядит необоснованным, учитывая жестокость мужа и естественный страх раввина перед тем, что может случиться, если он сохранит весь этот ужас в тайне.
Важный библейский принцип гласит: «Не стой в стороне, когда проливают кровь ближнего твоего» (Левит 19:16), что в иудействе понимают как указание не отказывать в помощи или информации, которая определяет для другого жизнь или смерть. При всей важности конфиденциальности, она не должна ставиться выше спасения жизни другого или предания убийцы в руки правосудия.
При том, что, как правило, каждый имеет право ожидать, что врач, психолог, духовник или адвокат будут хранить полученную информацию в тайне, эта норма может быть нарушена, если речь идет о гораздо б
5. Неприкосновенность частной жизни и публичные фигуры
До сих пор речь шла об уважении права обычных людей на неприкосновенность их частной жизни. А как быть с теми, кто занимает видное общественное положение, особенно с теми, кому мы доверили встать во главе нас? Являются ли они неким исключением, или же мы должны строить свои отношения с ними на основе тех же нравственных критериев?
Многие журналисты рассматривают публичных фигур в качестве отдельной категории граждан. Как выразился Говард Симонс, ответственный редактор «
Разделяющие это мнение утверждают: то чем занимается человек, может дать важную информацию о его личных качествах, а потому избиратели имеют право знать о них все. Данное убеждение сейчас настолько укоренилось в мышлении американцев, что большинство из них редко задается вопросом, насколько нравственны и/или целесообразны заявления, что всякий, кто становится публичной фигурой, теряет право на защиту своей личной жизни от общественного наблюдения.
Но насколько морально оправдано отказывать кому бы то ни было, в том
