Были времена, когда деревушка Кенмар стояла как островок в зеленом море посевов. На каждом дворе в хлеву жили коровы, а их жирный навоз удобрял ровные ряды картофеля на полях. А потом фермы разрезали на мелкие наделы. На этих клочках земли всего в три акра величиной выросли деревянные дома с непременными металлическими сарайчиками на задних дворах. Казалось, что земля теперь родит только мусор и огненно-рыжих ребятишек. По субботам на каждый участок отовсюду съезжались фуры — «маки», «кенворты», «маны», «вольво», гиганты с трансмиссией на восемнадцать скоростей, топливными баками вместимостью 1800 литров, фамилиями владельцев, написанными витиеватыми буквами на дверцах, и небритыми водителями, которые гнали свои чудища день и ночь, восседая в двух метрах над землей, глядя в пространство, под звуки песен о несчастной любви и одиночестве.
Дальнобойщики кинулись скупать здешние участки, когда земля еще не поднялась в цене, бензин стоил сущие гроши, транспортные тарифы не кусались, да и сами они были молоды и стройны. Теперь же иной мог полюбоваться на свои причиндалы только в зеркало, потому что мешал живот, на содержание фуры уходила уйма денег, а транспортные компании вынуждали работать шесть, а то и все семь дней в неделю, чтобы самим не остаться внакладе.
Кэшин стоял в проеме двери сарая и смотрел, как Берн пилит бревна своей новой электропилой. Она стояла на растопыренных красных ногах и чем-то походила на луноход. Он приподнимал бревно, укладывал его на столешницу напротив тонкого стального полотна и ногой нажимал пусковую педаль. Гидродомкрат приводил в движение лезвие, и бревно раскалывалось пополам.
— Ну и скажи мне, — произнес Берн, — что толку, что в семье есть полицейский?
— Никакого толку, — согласился Кэшин.
— А все-таки не похоже, чтобы Сэм до этого додумался. Он ошивается с этими ребятами из Мельбурна, ну, один из них еще разбил стекло машины бутылкой.
— Берн, Сэму ничего не светит. Я позвоню юристу, она толковая, наверное, сумеет отмазать его от тюрьмы.
— И во сколько это станет? Недешево, надо полагать?
— Во сколько станет, во столько и станет. А хочешь, скажи ему, пусть сам ищет хорошего адвоката. Ты откуда дерево берешь?
Берн запустил пятерню под зеленую вязаную шапчонку не первой свежести и поскреб плешивую голову. Нос у него был внушительный, крючком, как у всех Дугью. В молодые годы это не слишком бросалось в глаза, но со временем он как будто становился главной частью лиц мужчин этого семейства.
— Джо, — наконец заговорил Берн, — ты почему это спрашиваешь?
— Не потому, что я полицейский. Меня все эти делишки с древесиной мало волнуют. Просто бревна у тебя хорошие.
— Да уж, дерево первый сорт. Красное. Не то что какая-нибудь дрянь из Маунт-Гамбьера.[6]
— Почем продаешь?
— По семьдесят.
— Тогда ищи себе другого юриста.
— Ты что? Это и так со скидкой. Больше по этой цене никто не предложит.
— Ну ладно, я пошел, — бросил Кэшин.
— Да подожди ты, Джо! С чего ты вдруг уперся?
— Лиэнн привет. Чем она перед Богом провинилась, что Он подкинул ей тебя? Может, в другой жизни ей больше повезет.
— Джо, постой, постой!
Кэшин был уже у двери.
— Что тебе?
— Давай так: ты — мне, я — тебе.
— С моей матерью, что ли, говорил?
— Как же, поговоришь с ней! Ладно, по шестьдесят бери, юрист хренов. Распилим, доставим, пусть даже себе в убыток.
— Четыре за две сотни, — ответил Кэшин. — Хорошая цена.
— Да ты нас по миру пустишь со своей хорошей ценой! Суд будет на той неделе, в среду.
— Я позвоню, скажу точное время.
Берн кинул на столешницу новое бревно и нажал на педаль. Послышался оглушительный треск, щепки полетели по всему сараю.
— Вот черт! — ругнулся он, вытаскивая щепку из своего замызганного армейского джемпера.
— Техника безопасности на должном уровне, — бросил Кэшин. — Ну, я пошел.
Он вышел наружу, на задний двор Берна, где теснились остовы машин, легковых фургонов, грузовиков и лежало всякое старье: инструмент, оконные рамы, двери, раковины, сливные бачки, тазы, низкосортная древесина, кирпич. Берн пошел проводить его до машины, припаркованной на лужайке.
— Джо, послушай, что скажу, — заговорил он. — Дебби мне говорила, будто мальчишка Пиггот… забыл, как его там, их всех не упомнишь… Так вот, она говорила, что он в школе дурью торгует.
Кэшин уже сел в машину и открыл окно.
— С каких это пор ты стал против наркотиков, Берн? Берн выпучил глаза и поскреб грязной пятерней поверх своей вязаной шапочки:
— Так это ж совсем другое дело.
— А с чего это она тебе рассказала?
— Ну, не мне. Матери своей.
— Зачем?
Берн прокашлялся и шумно сплюнул:
— Лиэнн эту дрянь у нас дома нашла. Это не Дебби, нет, просто ее попросила спрятать другая девчонка, а уж она купила у Пиггота.
Кэшин запустил двигатель.
— Берн, — произнес он, — ты что, хочешь, чтобы твой брат, полицейский, пошел войной на подростков-наркоманов? Подумай, сколько их, таких Пигготов, — море.
Берн призадумался.
— Да, наверное, так оно и есть. Ну и всех собак сразу на меня спустят. Если дойдет до разборок Дугью и Пигготов, они с нами церемониться не станут.
— Мы этого не допустим. Я тебе позвоню.
— Погоди. Тут такое дело…
— Что?
— Поговори с Дебби как положено. Свою мать она все равно не послушает, а у меня духу не хватает.
— Так ты же сказал, она прятала, и все. Берн пожал плечами и огляделся:
— На всякий случай. Хуже-то не будет, так ведь?
Кэшин знал, что последует за этим. Сейчас Берн вспомнит, как чуть было не погиб, когда вскочил на спину огромного, как горилла, тупого терри-лунца и молотил его лбом, пока тот не разжал свою мертвую хватку.
— Когда она из школы приходит? — спросил Кэшин.
— Часа в четыре.
— Ладно, я как-нибудь объявлюсь, проведу профилактическую беседу.
— Хороший ты человек, Джо!
— Нет. Просто ты мне все уши прожужжал своим терри-лунцем. Он бы меня не отпустил, точно.
Берн нехорошо осклабился, как настоящий Дугью.
— Ни за что. Морда синяя, язык вывалился — тебе оставался всего какой-то миг.
— Чего же ты тянул резину?
— Молился, чтобы Господь наставил меня, что делать. Вот вы специалисты — и то не можете поймать убийцу всеми любимого Чарльза Бургойна.
— Его же не какой-то толстяк задавил. Успеем. А тебе что, Бургойн не нравился?
