сделаешь. Ну да ладно. Теперь у тебя одна задача — вот и займись ей. Сюда тебе больше ходить ни к чему.
— Это понятно, — сказал Ной, высвобождая плечо.
— Вот и хорошо, что понятно. Удачи.
Возле милицейского поста в Квартале установили новый фонарь. Только светил он не на дорогу, или дверь будки, а слабым желтым кругом освещал ее глухую стенку. Недоумевая, зачем такое могло понадобиться, Ной подошел ближе. Оказалось, что фонарь нацелился на маленький кусок бумаги, закрепленный на стене. На бумаге было написано:
«Внимание! Для обеспечения безопасности жителей Квартала, начиная с понедельника 23 января, будут проводиться работы по установке заградительных решеток на все выходы из подземных коммуникаций. Домовладельцы обязаны предоставить представителям администрации Города возможность осмотреть помещения и оказать содействие в проведении работ. По всем вопросам обращаться…».
Ной посмотрел на спящий Квартал. Дома стояли далеко друг от друга, темные и зловещие. Где-то среди них светилось одинокое окошко.
«Как быстро, — подумал он. — Слишком быстро. Пока они еще пытаются залатать дыры, пока еще ждут, но сколько они будут ждать? Скорее всего, недолго».
Мать не стала покупать себе новую одежду. Вместо этого она занялась перешиванием одного из «хороших платьев», которое долгое время висело в шкафу среди костюмов отца. Ной не понимал, что на нее нашло — ни о каких покупках она и слышать не хотела. Просиживала целыми вечерами с иголкой, погруженная в себя и молчаливая.
Но, когда Ной увидел ее в этом платье, когда она поворачивалась перед ним, чтобы дать возможность как следует все рассмотреть, он понял, почему она так поступила. Не новая жизнь начиналась для нее, она не хотела новой — она хотела, чтобы вернулась старая. Чтобы вернулось время, когда сын еще был маленьким, муж живым, а дом полным и красивым. Ной глядел на мать, всегда носившую мешковатые, пыльно-поношенные вещи, и не узнавал. Она словно стала моложе и, оказывается, у нее была фигура.
«А ей ведь пятьдесят два. Не так уж много».
Мать глядела на него смущенно, и это тоже шло ей.
— Мам, у меня нет слов! — заявил Ной искренне. — Ты выглядишь просто здорово!
— Тебе правда нравится?
— Очень!
— Оно не слишком… — она запнулась, подбирая слово, — несерьезное? Подумают еще — вырядилась скоморохом.
— Нет! Что ты!
— Ох, что-то я волнуюсь. Лайла еще не звонила?
— Звонила полчаса назад. Она скоро будет здесь.
— Так чего ты ждешь? Она вот-вот приедет, а ты еще не одет! А-ну — марш наряжаться!
Смеясь, Ной вскочил со стула.
— Уже бегу!
Стол ломился от яств. Руфь руководила Варварой, сновавшей из кухни в гостиную, одновременно убеждая мать Ноя не беспокоиться и уверяя, что в ее помощи нет необходимости. Ной смотрел на мать с сочувствием и беспокойством: за много лет отвыкшая от общества, она выглядела растерянной. Руфь тоже заметила ее состояние, а потому все время заговаривала с ней, спрашивая ее мнение о том, какие столовые приборы выбрать или куда лучше поставить блюдо. Ной подумал, что мать чувствовала бы себя куда увереннее рядом с Варварой на кухне, чем здесь, в этой шикарной гостиной.
Покончив с распоряжениями, Руфь и Гамов устроили гостью в одном из глубоких кресел возле окна, разлили по бокалам вино и завели светский разговор о погоде и слухах. Они желали знать, о чем говорят в Квартале и что там думают о последних происшествиях в Городе. Мать Ноя заметно оживилась и принялась пересказывать разговоры, транслируемые большей частью Алоном, о том, что и Город и Квартал терроризирует секта каннибалов-сатанистов, что в скором времени Квартал изолируют и объявят карантин, а то и вовсе эвакуируют.
Лайла с Ноем устроились на диване возле стола, но общение у них шло ни шатко ни валко. Они все время с беспокойством поглядывали на родителей.
Потом все уселись за стол, и началась торжественная часть. Руфь произнесла длинную речь о счастье молодых и радужных перспективах, ожидающих новую семью. Все выпили за счастье. Потом мать Ноя, волнуясь и сбиваясь, предложила тост за счастливую встречу. Говоря, она как-то незаметно перешла к Ною и его детству. Слушая поток ее воспоминаний, Ной краснел и ерзал на стуле. Под смущенные извинения матери, выпили за него и детей вообще.
Атмосфера за столом постепенно разрядилась. Гамов шутил, женщины смеялись. Бокалы и блюда сменяли одно другое. Ной настороженно поглядывал на румянец, выступивший на бледных щеках матери. Ее голос звучал все громче и громче. Руфь подсела к ней, Гамов принялся расспрашивать Ноя о работе, а Лайла занялась организацией десерта.
Вырвав Ноя из середины обсуждения специфики теоретического обучения в Городе, она зазвала его на кухню. Ной помог ей добраться до какой-то коробки с верхней полки, а, когда вернулся в гостиную, там уже играла музыка, и Гамов танцевал с его матерью, элегантно и ловко придерживая ее за талию. Руфь, сидевшая рядом, шутя, корила мужа за неуклюжесть.
Только ближе к концу вечера, когда на столе появилась сладкая макка и пирог, Ной и Лайла, наконец, расслабились. Все шло хорошо. Даже лучше, чем можно было предположить. Лайла придвинулась к Ною, и он обнял ее за талию. Они сидели вместе, словно счастливые родители, наблюдающие за весельем детей. Иллюзию развеяла Руфь, заявив, что никогда еще не видела более скучной молодой пары. Она велела им не сидеть сиднями, а немедленно идти танцевать. Легкой птицей Лайла вспорхнула с места и повлекла Ноя за собой.
Глава 16. Игрушка-собачка
В комнатушке было темно и холодно. Андрей, скособочась, сидел в обшарпанном кресле и рассеянно тер пальцами виски, глядя на монитор. Медленная анимация на экране отражалась на его худом остром лице. С улицы не доносилось ни звука; и дом молчал, только крысы скреблись по углам. Ной примостился рядом на шатком стуле. Он смотрел в монитор набухшими от усталости глазами.
— Нет волшебного средства, — проскрипел Андрей. — Никто не сделает за тебя работу. Единственный твой инструмент, — Андрей постучал себя по лбу, — твоя голова. Пароль к умной машине, это маленький слепок ее хозяина. Его лаконичная суть. Ты борешься не с умной машиной, не с ее защитой, а с человеком, потому что машина никогда не отдастся чужаку. Ты должен убедить ее. Ты должен стать ее хозяином. А для этого — узнай о нем все: что ему интересно, чем он живет, сколько лет его сыну и в каком месяце тот родился, узнай ласковое прозвище его жены, которым он называет ее в постели. Научись думать, как он, смотреть его глазами. Тогда нужное слово само придет к тебе.
— Это слишком трудно, — сказал Ной. — Я не смогу.
— Будешь так думать — не сможешь. Сосредоточься. Отбрось лишнее.
Ной вздохнул и посмотрел в окно. На всю улицу горел единственный фонарь, но он не разгонял темноты. Рядом с ним она казалось только гуще, словно собиралась с силами, желая его погасить.
Ной устал. Его дни полнились множеством дел, которые не имели, по большей части, никакого смысла. Дурацкая мышиная возня. Функционирование, расписанное по часам и минутам. Это выматывало. Выматывала необходимость умалчивать и врать, каждый раз выдумывая причины своим вечерним задержкам. Особенно противно это было по отношению к Лайле. Он сказал ей, что сидит на работе. Она приняла это объяснение. Поверила или нет, он не мог сказать, но приняла и больше не спрашивала. Но ворчала мать, обеспокоенная темнотой, появившейся у него под глазами, и ей тоже приходилось лгать.
Сегодня Андрей сказал: «Мне нечему больше научить тебя. Все, что нужно, ты знаешь. Остальное лишнее». Но он не объяснил, как Ною стать Адамом Декером, как найти то слово, единственное слово, которое уведет его отсюда.
Все это казалось каким-то нереальным.
Они отключили умную машину и ушли на кухню, где Андрей развязал узелок с продуктами, принесенными Ноем, зажег огонь в печке и поставил кипятиться чайник с водой.
— Ты веришь, что Большой Город существует? — спросил Ной, рассеянно глядя на шустрые язычки пламени.
Андрей аккуратно складывал в шкафчик продукты.
— Нет, — ответил он, не оборачиваясь.
— Тогда зачем все это?
Андрей уселся за стол и поплотнее закутался в плед.
— А зачем летят по небу облака? Ветер гонит, и они летят. Вот и я так же. Несет меня, зачем сопротивляться? Получится у тебя что-то или нет — никакой разницы. Просто нас несет ветер.
Ной удивленно уставился на его худое, разом постаревшее лицо.
— Значит, ты не веришь, что мы сможем выбраться?
— Почему? Я верю. Мы сможем выбраться. Вот только ничего это не изменит. Ни для нас, ни для тех, кто останется.
— Но ты же хочешь уехать?
— Хочу, — просто ответил Андрей. — Но причина у меня совсем другая. Мне ведь не долго осталось. Скоро придется помирать. Но я хочу умереть там, а не в Городе. Чтобы вокруг было чистое поле, а над головой — только небо. Ни разговоров, ни боли, ни сожалений. И никаких стен, никаких крыс и чертовой скрипучей кровати.
Ной опустил глаза и не ответил ничего. Вода в чайнике закипела.
Он получил машину. В рабочем порядке, без какой-либо записки от Декера или вызова к нему в кабинет. Очень просто — получите и распишитесь. Ной расписался и в тот же вечер отправился к Лайле — радовать. Она преподала ему несколько уроков. Все оказалось сложнее, чем предполагал Ной. Машине не желала слушаться, она глохла, она дергалась и плевалась вонючим черным дымом. Целый вечер ушел на то, чтобы тронуться с места. Лайла беззлобно подшучивала над ним, но проявляла терпение, и скоро Ной мог уже потихоньку ездить.
Они тренировались на Дороге, в позднее вечернее время обычно пустой. Ной не решался ездить один, а потому, после каждой тренировки, пригонял машину обратно к дому Лайлы и в Квартал возвращался пешком.
Девушка не оставалась у него ночевать, хотя в предлогах недостатка не было. Ной чувствовал, что она думает об этом, он и сам об этом думал. Но время еще не пришло.
Два раза в неделю они ходили на собрания исповедальной группы. Ной всегда молчал и так же молчаливо выслушивал потом упреки Лайлы. Симон не обращал на него внимания, предпочитая вообще не замечать его присутствия. Ной платил той же монетой.
А петля судьбы продолжала стягиваться вокруг Города.
Алон ходил по Кварталу мрачный и торжественный, словно вестник Апокалипсиса, и каждому, кто соглашался его слушать, рассказывал страшное. Он очень сдал в последние дни:
