говорил путано, часто прерываясь и забывая на чем остановился; стал заметно хромать.
Он уверял, что под Городом открылись двери Ада. Ремонтные бригады отказывались спускаться в канализацию и коммуникационные колодцы. Отказывались даже под угрозой вылете с работы, даже под охраной милиции. Они боялись. И боялись не только смерти. Те же, кто соглашался, часто не возвращались. По всему Городу затыкали дыры и закрывали глаза.
— Но это, — говорил Алон, — все равно, что затыкать сито пальцами. Рук не хватит.
Городская пропаганда убеждала не бояться. Из динамиков изливались уверения о том, что все под контролем и опасности нет. Сообщалось о возведении заградительных баз вокруг Города, о дежурящих там хорошо вооруженных и обученных отрядах. А те существа, что творили зло в подземельях — лишь жалкие крупинки, и в скором времени они будут пойманы и уничтожены. Бояться нечего.
Андрей рассказывал об этих заградительных базах. За месяц, что Караско занимался ими, едва оборудовали две, оставив гарнизоны из нескольких перепуганных милиционеров. Спускаться под землю и патрулировать выходы коммуникаций они отказывались. Вместо этого ставили решетки и натягивали сигнальные растяжки. Ни раз и ни два решетки находили вывороченными из стен, растяжки не срабатывали. Было очевидно: тараканы проникают в Город и ничто не может им помешать. Андрей уверял, что Совет просто не хочет этого делать. Базы, отряды — это просто средство выиграть немного времени и не дать панике начаться слишком рано.
Несколько раз Ной встречался с Мамочкой. Ее устроили в соседнем здании, и, когда Рувим не мог составить компанию, Ной обедал с ней. Как-то раз она обмолвилась, что собирается проведать Ушки, что кризис миновал, и теперь к нему пускают без ограничений. Ной вызвался пойти с ней. Он чувствовал себя виноватым: Ушки спас ему жизнь, а он так и не выбрался его навестить.
«Время. Где взять время?» — говорил он себе, но оправдание звучало слабо.
Ушки встретил их в своей палате. Соседей в этот час не было, они ушли на процедуры. Он лежал один, слабый, бледный, чудовищно похудевший — тень от человека, не больше. Говорил тихо и медленно. Но не это поразило Ноя и заставило его отвести взгляд — руки Ушки, вот чем тот сполна расплатился со смертью. Они лежали на одеяле: жалкие и отвратительные. Две кости, составляющие предплечье, были отделены друг от друга продольным разрезом, образуя два уродливых длинных пальца, начинающихся от локтя. Их туго стягивали бинты.
Заметив его замешательство, Ушки кивнул.
— Не самое приятное зрелище. Но они говорят, если все срастется, смогу ими пользоваться. Примерно так.
Он приподнял правую руку и осторожно, медленно развел и снова свел новые пальцы. Лицо его напряглось, ему было трудно и, наверное, больно. Но он хотел показать Ною. Может быть не упреком, а простой констатацией, чтобы тот понимал цену, которую приходится платить.
— Говорят, что смогу даже иголку удержать. Хорошо, а?
Ушки натянуто улыбнулся. Мамочка положила ему на тумбочку пакет с гостинцами, которые они собрали вместе с Ноем, подошла к больному и поцеловала его в лоб.
— Колотун и Танк передают привет, — сказала она. — Танк обещал завтра придти, а Колотун не знает, когда сможет вырваться. Караско его совсем запахал.
— Ничего. Пусть пашет. Так легче. А за приветы — спасибо. И за гостинцы тоже. Больничная еда, на мой взгляд, предназначена только для того, чтобы деликатно подготовить больного к его скорбной участи.
Он снова улыбнулся, но на этот раз искренне.
— Да ну, что за глупости? — сказала Мамочка. — Это вообще не про тебя. Ты поправляешься. Скоро выйдешь отсюда.
— Ушки, я… — начал Ной, но голос его сбился и пришлось прочистить горло, прежде, чем продолжить фразу.
Ушки повернулся к нему. Спокойный, внимательный, отвратительно слабый.
— Я хочу сказать тебе спасибо, — быстро проговорил Ной.
— Пожалуйста, — спокойно ответил Ушки.
— Ты не должен был этого делать, — Ной чувствовал, что говорит банальность, произносит ненужные слова, но не мог остановиться — других слов у него не было. — Но ты это сделал. Я не знаю, как сказать, но…
Он замолк.
— Да ничего не говори. Все итак ясно. Просто знай, что иначе было нельзя. Просто нельзя. Не навались я тогда, это тварь сожрала бы тебя, вот и все. А у меня был шанс.
— Если тебе что-то нужно, какие-нибудь лекарства, я могу достать. Ты скажи.
— Спасибо, но все, что нужно у меня есть. Кстати, рад за тебя. Мамочка говорила. Ты теперь человек с будущим и почти без прошлого. Это здорово. Поздравляю.
Он умолк и некоторое время смотрел на Ноя, словно пытался что-то припомнить. Тот ждал. Наконец, Ушки сказал:
— Ты помнишь, я говорил тебе там — в вездеходе, насчет моего шкафчика и коробки?
Ной кивнул.
Он уже давно позабыл о той сцене с бредящим Ушки, о том, как тот заставлял его записывать какую-то бессмыслицу. Он вспомнил об этом лишь раз, когда выбрасывал свой старый комбинезон. В кармане лежала бумажка с торопливыми, неразборчивыми каракулями. Ной сунул ее в ящик стола и выкинул произошедшее из головы.
— Да, я помню.
— Отлично. Я не был уверен, что говорил с тобой об этом. Думал, что только хотел поговорить. Память путается, и голова совсем дурная. Так ты возьми мою коробку. Сделай так, как я говорил. Самому мне не сладить. А то, что выйдет — принеси мне. Сможешь?
— Смогу. А что там?
— Так, одна безделица. Воспоминание о лучшем мире. Память.
— Я принесу.
— Вот и спасибо.
Ной и Мамочка просидели возле него еще час, наблюдая за тем, как оживляется его лицо, сбрасывает понемногу неподвижную маску обреченной усталости. Ушки расспрашивал их обо всем, что происходит в Городе: о слухах, об официальных сообщениях. Внимательно слушал, заставлял повторять, будто стремился выучить наизусть.
Это удивило Ноя. Ушки всегда был замкнутым в себе, он мало интересовался происходящем вокруг. И вдруг — такое жадное любопытство. Наверно, вынужденная изоляция тяготила его больше, чем можно было подумать. Ной отвечал охотно и подробно.
Спустя час вспышка интереса угасла. Ушки снова впал в дремотную неподвижность, и Мамочка сказала, что пора уходить. Больной слишком устал.
— Руку подать не смогу, — сказал им Ушки на прощание, глаза его слипались. — Так что — извини.
Пока Ной думал, как реагировать на такую странную фразу, Ушки заснул. Выйдя с Мамочкой в коридор, и осторожно прикрыв за собой дверь палаты, Ной спросил:
— Ты поняла, о чем он говорил? Что значит подать руку?
Мамочка пожала плечами.
— Он устал, и, может быть, немного бредит. Не удивлюсь, что он еще не раз будет говорить о руках.
— Ты сможешь зайти в оперативный? У меня забрали пропуск.
— Да, смогу. Ты хочешь, чтобы я взяла его коробку?
— Угу.
— А ты действительно не знаешь, что там?
— Не имею ни малейшего представления, — честно ответил Ной. — Но ему это важно, значит, важно и мне. На самом деле, я для него все готов сделать. Он меня спас.
— Я понимаю.
— Завтра сможешь принести?
— Постараюсь.
— Спасибо.
Пока они шли по больничным коридорам, она молчала, глядя себе под ноги. А на улице, натянув на уши шапочку, посмотрела на Ноя серьезно и как-то растерянно, и сказала:
— Никогда нельзя говорить, что знаешь человека. Даже себя.
Ной запер дверь кабинета и уселся за стол перед темным монитором. Перед ним лежала коробка. Обычная коробка — жестяная, маленькая, сильно поцарапанная с боков. Он полез в карман, вытащил смятый листок и разгладил его. Листок здорово поистрепался, а в углу остался маленький кровавый отпечаток пальца. Раньше Ной его не замечал.
Он открыл коробку.
Внутри лежало несколько тонких изогнутых металлических трубочек с шариками на концах. В свете лампы их идеально гладкая полированная поверхность блестела, словно стеклянная. Все трубочки были разными — одни длиннее, другие короче, одни тоньше, другие толще — одинаковых не оказалось. В каждом шарике — несколько маленьких цилиндрических отверстий. Трубочки были легкими: каждая весила не больше карандаша.
«Первый к базе, повернуть» — прочитал Ной скачущие каракули на листе. Он взял одну из трубочек и поднес к глазам, внимательно разглядывая идеально ровную поверхность, на которой пальцы не оставляли никаких следов. Возле шарика Ной заметил крошечную выщерблинку. Он наклонился ближе и присмотрелся.
Это была цифра. Семерка.
Ной взял другую трубочку. На этот раз попалась тройка. Пронумерованы. Теперь стало ясно, что Ушки подразумевал, называя цифры.
Ной рассортировал трубочки по порядку и отдельно положил самую толстую, номера на которой не было. «Видимо, это база» — решил он.
Оставалось только понять, как соединить все части в целое. В коробке не было никаких креплений; ничего, что можно было бы вставить в отверстие.
«Первый к базе».
Ной взял трубочку с номером один и поднес ее к базе. Ничего не произошло. Сблизил шарики, повернул. Опять ничего. Он перемещал трубочки, крутил, поворачивал так и этак, и все безрезультатно. Ребус не складывался. Наверное, Ушки забыл что-то сказать, что-то важное. Это немудрено, учитывая, в каком состоянии он находился. Ной уже собрался положить все обратно в коробку, когда вдруг оба шарика с силой притянулись друг к другу, издав легкий стук. Ной застыл. Первый присоединился к базе.
Теперь повернуть. По часовой стрелке.
Медленно и осторожно, опасаясь, как бы соединенные части не отстали друг от друга, он повернул трубку номер один. Что-то щелкнуло, словно заблокировался невидимый зажим. Ной опасливо потянул трубочку, но она не подалась.
Получилось.
— Что это такое? — пробормотал он.
Взял трубку номер два и совместил отверстия на шариках. Ничего. Совместил другие. Снова ничего. Он пробовал опять и опять, пока не нашел нужную пару. Тихий стук. Фиксация. Поворот. Вторая к базе. Сделано.
Он покрутил в руках полученную конструкцию. Она напоминала экзотическую рогатку с двумя кривыми отогнутыми концами. Ной взял новую трубку.
Теперь дело пошло быстрее. Как только нужные отверстия совпадали, повинуясь какой-то необъяснимой силе, шарики притягивались друг к другу. Ной крутил, брал следующую
