Великий Наполеон

Попытка взять город штурмом не удалась. Генерал Лефевр-Денуэт 2 июля предпринял новый штурм, опять окончившийся неудачно. Сарагосу осадили, начался голод. В начале августа французы наконец ворвались в город, но после 10-дневных боев и страшной резни их выбили оттуда. В декабре осада возобновилась. К концу января 1809 года маршал Ланн, принявший командование осадой, провел штурм и прорвался за кольцо городских укреплений – но осажденные не сдались, а продолжали драться за каждый дом, и бои шли еще добрый месяц, вплоть до 20 февраля. Французы убивали всех подряд, без различия пола и возраста, но и их при случае резали все, кто мог дотянуться до стилета, даже женщины. Французы брали монастыри штурмом и насиловали монахинь. А потом закалывали их штыками.

Испанцы не оставались в долгу: захваченных в плен французских солдат или офицеров убивали и мучили самым зверским образом: могли кастрировать, выколоть глаза и отпустить к своим, могли поджарить на медленном огне, подвесив над углями головой вниз, был случай, когда пленного офицера заживо сварили в котле.

Даже оставляя в стороне все эти чудовищные жестокости, война создавала огромную системную проблему для Империи. Испания требовала присутствия армии числом в 250–300 тысяч человек, из которых до 40 тысяч ежегодно погибали. Это было эквивалентно потерям Франции в двух крупных сражениях, размеров Ваграма или Эйлау.

А хуже всего было то, что конца войне даже и не предвиделось.

VII

В письме к Жозефине Наполеон писал, что его сын, родившийся 20 марта 1811 года, очень похож на него: «…у ребенка глаза его отца…», ну, и так далее. Надо все-таки иметь полную, абсолютную эмоциональную глухоту Наполеона по отношению к чувствам других людей, чтобы поделиться со своей постаревшей бывшей супругой, оставленной им из-за ее бесплодия, радостью по поводу того, что наконец-то у него есть долгожданный сын – рожденный другой, молодой женщиной, заменившей ему Жозефину. Но что делать? Привычка к неограниченной власти, что и говорить, способствует развитию природного эгоизма…

Мальчика назвали Наполеон Франсуа Жозеф Шарль Бонапарт, король Римский (фр. Napoleon Francois Joseph Charles Bonaparte). Наполеон – в честь отца, Франсуа – в честь дедушки, императора Франца, Жозеф в честь дяди, короля Испании Жозефа, Шарль в честь другого деда, Карло ди Буонапарте, отца Наполеона.

Как говорили тогдашние остроумцы, имя символизировало «…брачный союз между двумя семьями – Буонапарте из Аяччо и Габсбургами из Вены…». Мелкой деталью крещения ребенка было то, что предполагаемая крестная, Каролина Мюрат, королева Неаполитанская, сестра Наполеона, прибыть на церемонию отказалась – она не захотела играть роль второй скрипки при своей новой невестке, императрице Марии-Луизе, и даже гнев брата ее не испугал.

Другой деталью, покрупнее, был титул, данный Наполеону Франсуа Жозефу Шарлю Бонапарту сразу при его рождении, – король Римский.

У Л.Н. Толстого в «Войне и мире» есть такая сцена: Наполеону в ходе его русской кампании, уже перед сражением под Москвой, доставляют из Парижа портрет его сына. Милый кудрявый мальчик играет в бильбоке – тогдашнюю игру, в ходе которой на палочку ловился мячик с дыркой. Мячик изображает земной шар, а под портретом есть надпись, сообщающая, что ребенок – это римский король.

И Лев Николаевич с большим искусством описывает и то, как Наполеон картинно любуется картиной, и то, как приказывает накрыть ее чем-нибудь, потому что предстоит сражение, а изображенный на портрете мальчик, как говорит его отец, еще слишком мал, чтобы смотреть на кровавые ужасы войны, и так далее. Достается там и бессмысленному титулу – король Римский, – который носит ребенок. A в описании походного быта императора есть еще и прибавка: камердинер «…прыскает одеколон на его жирную спину с таким видом, как будто только он знает, куда и как прыснуть…», а Наполеон торопит его и требует, чтобы его обтерли щеткой, еще и еще…

Когда много лет назад я читал роман Льва Николаевича впервые, и в голову не могло прийти, что когда-нибудь мне удастся почитать мемуары этого самого камердинера – потому что это, конечно же, Констан. Он был с хозяином в России. И на титул сына Наполеона я тоже внимания не обратил – а зря. Потому что Лев Николаевич «…во имя правды…» обошелся сo «…сценой с портретом…» примерно так, как он обошелся в своем романе с оперой: показал нелепые искусственные движения, происходящие в театре, указал на то, что исполнители кричат и машут руками, и вообще суетятся, – и при этом начисто убил весь смысл происходящего.

B конце концов, люди ходят в оперу не для того, чтобы посмотреть на мужчин и женщин в сценических костюмах, двигающихся более или менее грациозно, а для того, чтобы послушать дивную музыку и дивные голоса, ее исполняющие.

То, что Наполеон «…играл на публику…», – о да, это неоспоримо.

Как еще мог вести себя на людях неограниченный повелитель половины Европы, если каждое его слово ловилось окружающими и, разукрашенное всевозможными деталями, расходилось потом от Санкт- Петербурга до Палермо?

А вот титул сына Наполеона пустым звуком не был. Римский король (лат. Rex Romanorum, нем. Romischer Konig, реже – король римлян) – титул избранного, но еще не утвержденного папой римским императора Священной Римской империи.

Он звучал как обещание, и звучал грозно – за ним стояла Великая Армия и ее вождь, император французов, Наполеон Первый.

VIII

Брак все-таки влияет на людей, даже выдающихся. Наполеон изменился. Он стал тщательнее одеваться, пытался похудеть… Констан должен был прыскать на него одеколоном и тереть его щеткой для растирания тела много чаще, чем раньше. Император даже сделал попытку поучиться танцевать. Он определенно остепенился. Во время его кампании 1809-го у него в Шенбрунне гостила Мари Валевская, и визит ее не остался бесплодным – она родила ему сына. Наполеон вызвал ее в Париж, но тут забеременела Мария-Луиза – и все встречи с Мари были отложены, а мальчику был дан титул имперского графа. По сравнению с римским королем – немного.

С Мари, однако, захотела повидаться Жозефина – и та вместе с сыном действительно навестила ее в Мальмезоне. Наполеон, пылко любивший в свое время их обеих, не приехал…

Вообще-то, надо сказать, его занимали дела. В бесконечной, тянущейся год за годом войне с Англией прогресса не наблюдалось, она велась на истощение. Наполеон же всегда придерживался стратегии сокрушения, он искал и искал способ нанести Англии последний, сокрушительный удар – и думал, что нашел его в «континентальной блокаде».

Англичане, надо сказать, на редкость практичный народ. Конечно, удар по их производству был нанесен, и удар гигантской силы – они лишились лучших рынков Европы. Однако открывались и встречные возможности – например, открылись новые возможности в Южной Америке, куда теперь не доходили товары из Германиии, Голландии, Италии, Испании и так далее.

А y побережья Германии был захвачен остров Гельголанд. Он был укреплен, оборудован – и стал огромной торговой базой. Туда доставлялись английские товары, которые потом уходили через целую сеть контрабандной торговли в порты в устье Везера и Эльбы, а потом шли по всей Германии. Всегда находилось укромное местечко, где можно было разгрузиться и обменять товары на деньги или на другие товары. Что только не делалось для маскировки: подделывались и торговые марки, и документы, и лицензии – лишь бы поток не прерывался…

Даже чиновники, занимавшиеся снабжением Великой Армии, и то были вовлечены в такого рода сделки. Скажем, кожу, необходимую для изготовления дождевых накидок или пошивки сапог для солдат, добывали с помощью негласной торговли с англичанами. «Континентальная блокада» разоряла немцев, голландцев, русских, но себе Наполеон позволял «выписывать лицензии» на сделки с Англией, строго воспрещая их для своих «союзников». Когда в 1810 году французские таможенники закрыли возможности использовать порты у Везера, англичане передвинули торговлю подальше, к Гетеборгу, у западного побережья Швеции, и центр тяжести нелегальной торговли перешел с Северного моря на Балтику. Теперь торговые пути шли через балтийское побережье Эстляндии, Ливонии или Финляндии в Литву, оттуда – в Великое Герцогство Варшавское, а потом – в Саксонию, на рынки Лейпцига или Дрездена.