Глава двадцать первая,
из которой становится известно, как бы хотел умереть майор Ведин
И сказал господь Моисею и Аарону, говоря: «Когда у кого появится на коже тела его опухоль, или лишай, или пятно, и на коже тела его сделается как бы язва проказы, то должно привести его к Аарону священнику или к одному из сынов его священников. Священник осмотрит язву на коже тела, и если волосы на язве изменились в белые, и язва окажется углубленною в кожу тела его, то это язва проказы; священник, осмотрев его, объявит его нечистым… У прокаженного, на котором эта язва, должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: «Нечист! нечист!»
Ведин не верил в удачу. Он много раз слышал, что бывают случаи, когда агент иностранной разведки попадается на какой-нибудь чепухе. Ну, например, на том, что начинает убегать от милиционера, который хотел указать ему, что он не там перешел улицу. Или что карманный воришка вытащил у резидента бумажник с шифрами и тому подобными аксессуарами шпионских романов и передал этот бумажник органам государственной безопасности.
Шарипов любил распевать одну песенку с разухабистой мелодией на эту тему. Как к жулику подошел «подозрительный граждан» и предложил ему «деньги-франки», чтобы он для него добыл военный план. Жулик взял у него «деньги-франки» и даже отнял чемодан, после чего передал властям НКВД, «с тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде. Меня ласкали власти, жал руку прокурор, а после посадили под усиленный надзор…».
В песенке все это выглядело смешно и приятно. Но в жизни он к удачам такого рода относился подозрительно, с недоверием, считая, что, если только случайность могла выявить и задержать агента, значит в нормальных условиях, без нее, он мог бы продолжать свою деятельность, из чего следовало, что чекисты плохо справляются с порученным им делом. Случайности, интуиция — все это, конечно, очень хорошо. Но главное — постоянная, настойчивая, неутомимая работа. В конечном итоге серьезные результаты может дать только она.
Даже в игре на бильярде… Конечно, Шарипов может дать подставку, может промазать шар, считающийся верным даже не у такого классного игрока, как Шарипов. Но рассчитывать приходится не на это. Рассчитывать приходится на другое. Нужно как можно лучше прицелиться, как можно точнее ударить, а если смазал, постараться понять причину и не повторять ошибки. В этом и состояли правила игры.
Конь звонко и весело постукивал подковами по каменистой дороге, и ему нравилось вот так ехать одному в горах, потому что поездка тоже была работой — частью нужного, осмысленного дела, а в горах хорошо дышалось и думалось.
Глубокая, выбитая поколениями лошадей и ишаков горная дорога вилась по самой вершине горного хребта. Горы — издали серо-коричневые, со снежными, словно прозрачными вершинами — вблизи были разного цвета: местами красными от глины, изрезанной сверху вниз глубокими замысловатыми промоинами, местами бурыми: камни, рассыпавшиеся под воздействием солнца и ветра на прямоугольные, словно обрубленные куски разных размеров — от песчинки до скалы. Прямо среди камней бегали, перекликаясь, горные куропатки — кеклики.
На склонах — заросли фисташки, кое-где корявая смолистая арча — древовидный можжевельник — темно-зеленая и низкая. Внезапно вблизи, в зарослях арчи грохнул выстрел, настолько гулкий, что по звуку напомнил противотанковое ружье. Конь, гнедой, энглизированный текинец, дернулся, сбился с аллюра и запрядал ушами. Ведин свернул с тропы к зарослям.
Старик в гиджуванском, толстом, мелкой стежки старом халате, с полами, подоткнутыми за пояс, перезаряжал мультык — старинное ружье с двумя деревянными сошками, которые при стрельбе упирались в землю.
— Салам алейкум! — Мир вам! — поздоровался Ведин. — Куда это вы стреляли?
— Алейкум ас-салам! — И вам мир! — с любопытством поглядывая на Ведина, ответил старик. — Кеклики…
Ведин увидел неподалеку в траве куропатку. Старик не спешил ее подобрать. Наблюдая за тем, с какой скоростью и сноровкой охотник перезаряжает свое оружие, Ведин впервые понял, что это старинное ружье действительно применялось и на войне.
А перезарядить его было совсем непросто. Для этого нужно было пересыпать из висевшей на поясе роговой пороховницы немного пороха в жестяной наперсток — мерку. Высыпать порох в ствол поставленного вертикально ружья. Вырвать из полы халата клок ваты и забить ее в ствол деревянным, толстым, как трость, шомполом. Вынуть из кожаной сумочки, тоже подвешенной к поясу, круглую свинцовую пулю, оторвать от висевшей на поясе тряпки небольшой кусочек, поплевать на тряпку, обмотать ею пулю и забить ее шомполом в ствол. Вытряхнуть из бутылочки из-под лекарства пистон и надеть его на коротенькую брандтрубку. И лишь после этого двумя руками взвести курок… И все-таки все это не заняло и минуты.
— Покажите мне ваше ружье, — спешиваясь, попросил Ведин старика. Тот неохотно подал ему свой мультык.
Приклад, грубый и тяжелый, был сделан, очевидно, значительно позже, чем ствол. Но ствол был таким, что ружье не хотелось выпускать из рук, — из великолепной стали, с золотой насечкой арабской, стилизованной вязью. Судя по виду, ковали его в Сулеймании — столице курдов в Ираке, — славившейся в старину своими ружьями.
— Давно оно у вас? — спросил Ведин.
— Очень давно. Я его приобрел в год тигра.
— А сколько тигров?
— Не помню, или три, или четыре.
Старинный таджикский календарь состоял из двенадцати лет: мышь, бык, тигр, заяц, рыба, змея, лошадь, баран, обезьяна, курица, собака, свинья. 1961 год выпадал на год быка, и Ведин высчитал, что ружье у старика не то сорок один, а не то и все пятьдесят пять лет.
— А почему вы не купите себе нового ружья?
— Привык, — ответил охотник. — Хорошее ружье. К вашему ружью нужны патроны, а мое заряжается просто так.
— Послушайте, — предложил Ведин, — давайте меняться…
Он снял с плеча и протянул старику свою дорогую ижевскую бескурковку шестнадцатого калибра.
Старик внимательно осмотрел ружье Ведина.
— Вы собираетесь сдать мой мультык в дом, где хранятся старинные предметы?
— Нет, я просто сам люблю старое оружие.
— Что ж, тогда поменяемся.
Ведин отдал охотнику еще и патронташ с патронами, а старик ему свои припасы. Прощаясь, охотник провел обеими ладонями по лицу сверху вниз — как это делают в знак особого почтения.
«Этот древний мультык мне еще очень пригодится. Он мне уже пригодился, — думал Ведин, снова выезжая на тропу. — Но об этом я потом… А сейчас в лепрозорий».
Ему было чуждо особое любопытство, побуждающее иных людей посещать лечебницы для душевнобольных, морги или операционные. И, несмотря на то, что он еще прежде слыхал о расположенном в горах, на берегу реки лепрозории, он заинтересовался тем, что же представляет собой это необычное учреждение, только теперь, когда это было связано с интересами его службы.
Собираясь в лепрозорий, Ведин сумел подавить в себе чувство брезгливости и страха перед проказой. Он мог бы, правда, направить сюда кого-нибудь из подчиненных ему сотрудников отдела, но разобраться сначала самому, составить сначала собственное впечатление и, наконец, выполнить самому то, что ему казалось самым трудным и неприятным, было его давним принципом.
Главный врач лепрозория, толстый, мрачный грек, по фамилии Маскараки, и не скрывал того, как он недоволен и озабочен приездом Ведина.
— Я не могу разрешить вам это свидание, — сказал он, глядя в угол. — Человек очень болен. Это запрещено нашими правилами. Эта встреча не поможет, а только повредит больному.
— Судя по тому, что вы говорили перед этим, — возразил Ведин, — ему уже ничто не может особенно повредить. Но увидеться с ним мне необходимо. И при этом наедине.
— Ну, как хотите, — решил Маскараки. — Но я снимаю с себя всякую ответственность.
— Да, вот еще что, — нерешительно сказал Ведин. — Я не очень разбираюсь в этой штуке… Так как мне?.. На каком расстоянии надо держаться? И можно ли здороваться за руку?
Маскараки дико посмотрел на Ведина, со свистом втянул в себя воздух и выпучил глаза.
— Ну, знаете, — сказал он наконец. — Вам известно, как распространяется проказа?
— Нет, — ответил Ведин.
— И мне не известно. Хотя я занимаюсь этой болезнью тридцать лет и имею научные труды. Ни в коем случае не здороваться за руку. Ни в коем случае не допускать непосредственного контакта.
— А разговаривать на каком расстоянии?
— Что значит — на каком расстоянии? На обычном, как мы с вами говорим. Или вы считаете, что раз хотите поговорить по секрету, так должны шептать ему на ухо?
— Нет, — сказал Ведин спокойно. — Я так не считаю.
— Его приведут сюда, в мой кабинет. А я уйду из своего кабинета… Вас это устроит?
— Я могу пойти к нему… — сказал Ведин.
— Нет, это не нужно. Он придет сюда.
— Товарищ Седых? — спросил Ведин, протягивая руку вошедшему. — Майор Ведин.
Он так растерялся, что силился и не мог улыбнуться. Перед ним был человек в сером фланелевом халате со странным и страшным лицом, напоминавшим морду льва.
— Я не здороваюсь за руку… Боюсь заразиться гриппом, — ответил Седых ненатуральным, сиплым и лающим голосом, который уже не удивил Ведина, так как такой или похожий голос и должен был быть у такого человека.
Седых убрал руку за спину.
— Что вам нужно? Зачем вы меня вызвали?
— Сядем, — предложил Ведин.
И они сели на стулья по обе стороны директорского стола.
— В чем дело? — повторил Седых.
— Вы служили в органах государственной безопасности? — с трудом заставил себя перейти к делу Ведин.
— Служил. И что же там — выявили недостаток полбутылки чернил и восьми скрепок для бумаги?.. И вы теперь приехали потребовать с меня это имущество? — лающе рассмеялся
