Нежно ворковали невидимые голуби… Лошади, покачивая головами, шагом поднимались по склону… Порхали голубые бабочки… Ласточки сушили в траве свои намокшие от росы одежки… Дорога шорохов и запахов шла к небу, до которого было рукой подать, увлекая за собой Монику с ее золотистыми волосами, бледными щеками, тяжелыми косами, перекинутыми на спину, сложенными на коленях руками.
Там, где дорога сходится с небесной синевой, с минуты на минуту мог появиться святой Петр в белых одеждах, с улыбкой на устах, с тяжелой связкой ключей от небесных врат — в руках.
— Я проголодалась, — заявила Ольгуца.
Давно ждал дед Георге этих слов!
— Тсс! — шепнул он на ухо Ольгуце. — У дедушки кое-что припасено!
— Покажи! — попросила Ольгуца, понизив голос.
Дед Георге вынул из кармана бумажный кулек.
— Что там?
— Сладкий горох! — сказала Ольгуца.
— Ну вот, а я об этом и не подумал, — огорчился старик.
— Что у тебя там, дед Георге? — изнывала от нетерпения Ольгуца.
— Да леденцы, — печально вздохнул дед.
— Моника! Леденцы! — закричала Ольгуца, подпрыгивая на козлах…
— Ох, дед Георге, видно, ты все деньги хочешь пожертвовать зубным врачам! — шутливо посетовала госпожа Деляну.
— Пусть их грызут, барыня… Разве я вам не давал леденцов, когда вы были маленькая!..
Госпожа Деляну улыбнулась. Так оно и было. И она тоже… Много воды утекло с тех пор.
— А сейчас угостишь, дед Георге?
— Да ведь, барыня! Как скажет барышня!
Ольгуца ломала длинные, матовые палочки леденцов… Начался пир: Ольгуца, сидя на козлах, ломала, грызла, сосала и глотала, снова ломала и так без конца; Моника, в коляске, тихонько грызла леденцы. Госпожа Деляну неумело сосала ванильный лед и думала о прежних каникулах… Дед Георге дергал себя за усы и улыбался. Ольгуца и о нем не забыла: подсунула ему в рот леденец; дед Георге бережно спрятал его в карман, словно драгоценный дар.
— Дед Георге, ужасно хочется огурчика… знаешь, с солью и перцем! — хрустя леденцами, сетовала Ольгуца.
— А вот как приедем домой, так и приготовит дедушка огурцы так, как только он и умеет.
— Дед Георге, давай купим гороху в корчме… Сто лет не ела! В кафе гороху не бывает! Слышишь, дед Георге?
— Слышу!
— Купим?
— Купим, как не купить!
— И съедим.
— Были бы у меня зубы, я бы тоже ел, мышка!
— Как, дед Георге? Ты не будешь есть горох? Тогда сварим его.
Ржание коня возвестило о приближении дрожек; лошади, запряженные в коляску, воинственно заржали в ответ. Ольгуца обернулась назад, посмотрела, нахмурилась и опустила руку на кнут.
— Дед Георге! Помоги! Они нас догоняют!
Крепко любил дед Георге своих лошадей, — и тех, что были впряжены в коляску, и тех, что в дрожки. И все же пустил их во весь опор, как в былые времена, когда господа не знали удержу ни в ярости, ни в веселье и когда возницы, потрясая кнутами, въезжали на кореннике в ворота дома, дабы возрадовалось сердце господ от восторженных вскриков дам. Дед Георге еще помнил те времена, и Ольгуца знала о них по его рассказам.
— Хии-хии!.. — гикнула Ольгуца.
Дед Георге только усмехнулся; зашипел змеей кнут; кони перешли в рысь, встряхивая тяжелыми гривами и размахивая длинными хвостами… И восемь копыт начали выбивать барабанную дробь.
— Обернись назад, Моника! — кричала Ольгуца во все горло, не помня себя от восторга.
Моника встала на колени и выглянула из-за опущенного верха коляски.
— Догоняют?
— Пожалуй… — последовал уклончивый ответ.
— Догоняют?
— Пожалуй, да, — с опаской отвечала Моника.
— Догоняют? — гаркнула Ольгуца, выхватывая кнут из рук деда Георге.
— Да-да! — испуганно сказала Моника.
Длинные и изящные, как стрекоза, дрожки оказались рядом с коляской, готовясь обогнать ее.
— Скорее, дети! Поторапливайтесь: я очень проголодался! И хочу пить! — крикнул на полном ходу господин Деляну.
Дэнуц, сияя от счастья, краем глаза косился в сторону коляски. Так он демонстрировал Ольгуце свое презрение, предвидя ее неминуемое поражение.
«Хорошо быть мужчиной!» — подумал Дэнуц, с наслаждением вдыхая запах табака, который исходил от одежды его отца, от рук и дыхания Иона за его спиной.
— Дед Георге, остановись! — шепотом попросила Ольгуца.
— Эх-эх, ребята! Э-эх!
Дрожки летели вперед, будто сани на колесах.
— Да, да! Мчитесь, если вам угодно! А нам коней жалко, — крикнула им вслед Ольгуца, словно бросая в них камень.
Лошади остановились, тяжело дыша; их дыхание еще бежало вперед, они волновались, стоя на месте.
Все сидевшие в коляске поднялись, глядя вслед удаляющимся дрожкам. Ольгуца вертела в руках кнут и размышляла… Прозрачные призраки засухи маячили вдали. И вдруг их окутал аромат донника и запах скошенного сена, словно доброта и печаль небесных ангелов.
— Я больше не могу! Умираю от жажды! — шумно вздохнула Ольгуца, бросая в коляску огромную охапку донника.
— Сейчас поедем, — успокаивала дочь госпожа Деляну, вытирая платком ее пылающие влажные щеки.
— Посмотрите, tante Алис! — сказала Моника, неся в руках зеленый букет, сверкающий желтыми искорками, а на щеках — яркие краски полей, собранные ею вместе с донником и воткнутыми в золото волос синими васильками.
Огибая коляску сзади, чтобы сесть с левой стороны, Моника внезапно остановилась, словно ей в голову вдруг пришла неприятная мысль… Черное платье, неподвижно стоящая коляска! В ее представлении все коляски двигались в сторону кладбища; все неподвижно стоящие коляски ожидали отправления похоронной процессии.
— Tante Алис! А у коляски нет номера!
— Конечно, нет! У домашних колясок не бывает номера.
— У тебя нет номера! — шепнула Моника, обращаясь к коляске, и радостно похлопала по ней рукой.
С помощью Моники госпожа Деляну положила в опущенный верх коляски букеты донника, бережно расправив веточки… Лошади тронулись… Долго еще верные пчелы летели следом за донником… Ароматные звездочки сверкали на солнце, роняя лепестки на головы сидевших в коляске людей.
— Tante Алис!
— Что, Моника?
— Нам еще далеко до дому?
— Сейчас приедем!
— Ой!
