успеет приехать. Так все и вышло. В точности как он сказал, и «скорая» не поспела.
— И что? — спросила Джулия. — У него это всегда получалось? Все в точности, как он говорил?
— Да нет, не всегда, — ответил Свен-Улоф. — Иногда он ничего не видел, а иной раз бывало так, что видеть-то он видел, но мучился потом и говорил, что не может вспомнить, что именно… А вот то, что имен он никогда не знал, так это понятно — как имя увидишь? Так что в этих видениях у него все безымянные были.
— А вот когда он видел, ну, я хочу сказать, когда он видел сны, тогда все точно сбывалось?
— Почти что всегда, потому люди ему верили.
Джулия сделала еще один шаг, ей хотелось рассказать, она была обязана объяснить.
— Тогда был уже вечер, а до того я три дня не спала. Твой брат приехал на мопеде, — негромко начала свою исповедь Джулия. — Той ночью я тоже глаз не сомкнула, лежала и слушала, как твой брат устраивается в комнате моего сына. Я очень хорошо запомнила звук пружин, заскрипевших на кровати Йенса. Потом стало опять тихо, а я все равно всю ночь лежала и слушала… Он проснулся и спустился вниз часов в семь, я уже в кухне сидела и ждала, что он скажет.
Ей ответили куры очередным приступом кудахтанья. Свен-Улоф молчал.
Джулия продолжила:
— Ламберт увидел про моего сына сон. Если бы он даже мне ничего не сказал, я бы все равно заметила по его взгляду, когда твой брат спустился в кухню. Под мышкой он держал свою подушку. Он посмотрел на меня. Когда я спросила, получилось ли, Ламберт ответил, что видел сон про Йенса. Я хорошо помню, как грустно он на меня тогда смотрел… Я точно знаю, что он был готов и собирался рассказать мне, но я не хотела ничего слышать. Я накинулась на него, накричала и выставила за дверь. Йерлоф, мой папа, пошел его провожать до калитки, а я осталась в кухне, плакала и слушала, как твой брат уезжает. — Джулия сделала паузу и тяжело вздохнула. — Вот это и был тот самый и единственный раз, когда я видела твоего брата. Я до сих пор жалею…
Куры угомонились, в курятнике стало тихо.
— Ты говоришь, мальчик… — произнес из темноты Свен-Улоф, — это ты ту жуть имеешь в виду… Ну, я хочу сказать: историю про маленького мальчика, который пропал в Стэнвике.
— Да, этого мальчика звали Йенс. Он мой сын, — негромко ответила Джулия. Ей опять ужасно захотелось выпить. — Исчез, и до сих пор никто не знает, что с ним случилось.
Свен-Улоф молчал.
— Я хочу спросить, мне нужно знать… может быть, Ламберт потом говорил что-нибудь про то, что увидел тогда, когда ночевал у нас?
— Я пять яиц нашел, — послышался голос из темноты, — больше почему-то нет.
Джулии показалось, что Свен-Улоф не собирается отвечать на ее вопрос. Она тяжело вздохнула. «У меня ничего нет, — подумала она про себя. — У меня ничего нет, и я ничего не знаю». Ее глаза постепенно привыкли к темноте, и сейчас она видела Свен-Улофа: он стоял посередине курятника и смотрел на нее, прижимая к груди яйца.
— Ламберт наверняка что-то должен был рассказать тебе, Свен-Улоф, — продолжала Джулия. — Пусть не все, но хотя бы что-то про видение той ночью. Рассказывал?
Свен-Улоф кашлянул.
— Да, как-то он заговорил про это. Один раз он обмолвился про мальчика.
Джулия замерла и затаила дыхание.
— Ламберт тогда прочитал заметку в «Эландс-постен», — сказал Свен-Улоф, — тогда прошло аккурат пять лет. Мы с ним завтракали, он читал газету. Ничего нового там не было.
— Ну а что там могло быть нового? — устало произнесла Джулия. — Никто ничего не нашел, и в общем-то писать было не о чем, а они все равно продолжали.
— Ну так вот, мы сидели на кухне, я газету первый прочитал, — продолжал Свен-Улоф, — а потом Ламберт. Я понял, что он видел заметку про мальчика, вот тогда-то я и спросил, что он про все это думает. Он помолчал, потом неторопливо сложил газету и сказал, что мальчик мертв.
Джулия закрыла глаза и кивнула.
— Что — в проливе утонул? — спросила она.
— Да нет, Ламберт сказал, что все случилось в другой стороне, на пустоши. Ну, то есть убили его на пустоши.
— Убили? — переспросила Джулия, почувствовав, как ее кожа покрывается мурашками, как будто какая-то ледяная волна окатила ее с головы до ног.
— Он сказал, что это сделал один человек. В тот же день, когда мальчик пропал. Мужчина, переполненный ненавистью. Там, на пустоши. А потом он положил мальчика в могилу, у стены.
Опять стало тихо. Откуда-то сбоку закудахтала какая-то особо нервная курица.
— Вот и все, больше Ламберт ничего не рассказывал ни про мальчика, ни про того мужчину.
«Никаких имен, — вспомнила Джулия, — видения Ламберта были безымянными».
Свен-Улоф зашевелился, вышел из курятника, держа в горстях пять яиц. Он испуганно смотрел на Джулию, как будто боялся, что она его ударит. Джулия почувствовала, что ей чего-то не хватает, и поняла, что, оказывается, забыла, что надо дышать. Ну вот наконец она выдохнула.
— Теперь я знаю, — сказала она. — Спасибо.
— Тебе в коробку положить или как? — спросил Свен-Улоф.
Джулия поняла, что знала это раньше. Хотя, впрочем, и сейчас могла попробовать убедить себя, Ламберт ошибся, или — еще проще — Свен-Улоф взял и все это выдумал. Но что толку? Это бесполезно.
По пути домой из Лонгвика она остановилась и долго глядела сверху, с дороги, на пустой берег, где волны вырождаются в пену на урезе воды,[45] и плакала.
Да, она знала, и это знание было кошмаром. Время остановилось, она не чувствовала годы, словно прошло лишь несколько дней с момента исчезновения Йенса. Боль ее раненой души ничуть не ослабла, раны не затягивались и по-прежнему кровоточили. Но сейчас что-то изменилось. Понемногу, кажется, еще какой-то частью себя Джулия начала видеть сына мертвым. Так, наверное, и должно быть. Не сразу, а постепенно — иначе это знание ее убьет. Ее сын умер, Джулия это понимала. Но она все равно хотела его увидеть, хотя бы тело. А если и это для нее недоступно, то знать наверняка, что с ним случилось. Поэтому она сейчас здесь.
Ветер срывал слезы с ее лица. Джулия еще немного постояла, потом опять забралась на велосипед и медленно поехала дальше. У каменоломни она наткнулась на Астрид, которая гуляла со своим Вилли. Она потащила Джулию к себе поужинать, ни словом, ни взглядом не показав, что заметила ее заплаканные глаза.
Астрид предложила свиные шницели, отварную картошку и красное вино. Джулия слегка поклевала и выпила, больше, чем надо. После третьего бокала мысль о том, что Йенс мертв, причем уже давным-давно, стала не такой мучительной. Она притупилась и зудела в груди тупой болью. Надежды больше нет — да в общем-то и не было. После того как прошли первые несколько дней после его исчезновения и не нашли ничего, ни малейших признаков того, что ее сын жив.
— Значит, ты сегодня была в Лонгвике? — спросила очень кстати Астрид, удачно прервав мрачные раздумья.
Джулия кивнула.
— Да, а вчера я ездила в Марнесс, — сказала Джулия быстро, чтобы избавиться наконец от мыслей о Лонгвике и о провидческих снах Ламберта Нильссона.
— Что, там что-нибудь случилось? — поинтересовалась Астрид, наполняя бокал Джулии.
— Да не особенно, — ответила Джулия. — Я ходила на кладбище, помянула маму, потом видела могилу Нильса Канта. Йерлоф почему-то хотел, чтобы я на нее посмотрела.
— А… ну да, та могила, — произнесла Астрид и подняла свой бокал.
— Я вот что никак не пойму, — сказала Джулия, — может, конечно, ты мне и не ответишь, но те немецкие солдаты, я имею в виду тех, которых убил Нильс Кант, — таких что, много на Эланде было?
— Вообще-то нет, насколько я знаю, — ответила Астрид. — Ну, человек сто, которым повезло живыми
