поведение женщины, потрясенной неожиданной смертью мужа?
Фрюллинг довольно долго и напряженно молчал, а потом спросил:
– Так вы подозреваете… Вы считаете, что фрау Шевалье как-то причастна к смерти доктора?
– Я, господин Фрюллинг, ничего не могу утверждать определенно. Я лишь привлекаю ваше внимание к отдельным несуразностям, на которые не обратило внимания следствие. Впрочем, пусть все останется как есть. Фрау Шевалье исчезла…
– Нет-нет! Она не исчезла в том смысле, о котором вы говорите. Там все признаки убийства. Ее нет в живых…
– Ну да! Ее, конечно же, нет в живых… Спасибо, господин сержант. Скажите, можно с вами сфотографироваться на память, на мой фотоаппарат?…
…Каленин оторвался от свежих воспоминаний и обнаружил, что поезд уже въехал в Кёльн и приближается к вокзалу. Он вложил фотографию, на которой был запечатлен вместе с Фрюллингом, в конверт, где лежало заранее заготовленное письмо.
Текст был такой:
– …Я не убивала своего мужа, мистер Каленин. – Фрау Шевалье начала разговор именно этой фразой, демонстративно не поздоровавшись с Беркасом. Она присела рядом с ним на мягкий, обитый красным плюшем диванчик, стоящий в самом центре многолюдного гостиничного холла.
Каленин заранее занял именно этот диван. «Чем больше людей будет нас видеть во время беседы, тем меньше вероятность того, что ко мне будет применено какое-либо насилие», – думал он, ожидая продолжения начавшейся исповеди.
– Его убил Мессер. Не сам, конечно. Его человек… Я долго пыталась уговорить Германа разумно поступить с архивом. Мессер был готов заплатить за него большие деньги. Он их и заплатил. Половину. Мессер придумал отличный способ, как превратить эти бумаги с картинками в доллары и фунты, а Герман всучил ему фальшивку… Ну, дальше вы знаете…
– У вашего мужа были все основания не любить Мессера! – согласился Каленин.
– Откуда вы это знаете? А!.. Догадываюсь. Этот потливый верблюд? Надеюсь, он ничего не приврал? А то в его изложении все немцы во время войны были нацистами и подонками.
– Он всего лишь рассказал мне трагическую историю вашего мужа. Кстати, про Мессера я знаю еще и от брата вашего мужа, Вилли Штермана.
Немка с нескрываемым любопытством принялась рассматривать Каленина.
– Да! – наконец сказала она. – Я вас недооценила. Вы уже и с Вилли успели пообщаться?! Представляю, что наговорил вам этот тип! А ведь это именно он проболтался Мессеру про архив. Точнее, про архив Мессер, конечно, знал, но уж точно не догадывался, что Герман пополнял его всю свою жизнь. Причем самым полным было досье именно на Мессера. Ведь Герману удалось установить, что Мессер скрывается под чужим именем в Эстонии, и он собирался эту информацию передать в СССР.
– А что не поделили ваш Вилли и Мессер? Они же в сорок пятом были заодно?
– Вы точно агент КГБ, господин Каленин. Надо было мне раньше об этом догадаться, когда мне вас подсунул этот… как его? Куприн, кажется. Он меня неделю уговаривал…
– Уговаривал? – удивился Каленин. – А разве так трудно найти в Бонне жилье для советского стажера? Мне Куприн говорил, что вы были не против.
– Конечно, ведь он согласился за счет посольства доплачивать мне еще двести пятьдесят марок за ваше проживание. Вот я и согласилась.
Каленин открыл рот от изумления. Он никогда не слышал, чтобы посольство доплачивало за проживание стажеров. То есть Куприн совершенно осознанно поселил его именно в доме четы Шевалье! Но зачем? Неужели он заранее что-то знал про архив?
– …Вилли считал, что Мессер погиб, – продолжила между тем немка. – Он забрал себе все, что им вместе с Бруно удалось тогда, в конце войны, вывезти из Берлина. Я имею в виду часть золота партии, или, как его еще называют, «кассы Бормана». А Мессер, когда объявился спустя много лет, сумел найти Вилли где-то в Латинской Америке и стал требовать свою долю. На этой почве они поссорились, хотя, судя по всему, это Вилли надоумил Мессера купить у Германа архив…
– Да! Хорошая вокруг вас компания, фрау Шевалье! Ну и зачем же, скажите, вы вознамерились сделать то, чего не стал делать ваш муж?
– Что именно?
– Разве у вас не было намерений продать архив все тому же Мессеру?
Немка печально улыбнулась.
– Он считает, что уже купил его! И теперь речь идет о том, что я должна его просто отдать Мессеру. Во всяком случае, именно так он сказал мне незадолго до того, как я с вашей помощью нашла бумаги.
– Вы встречались?
– Нет, я даже не знаю, как он сегодня выглядит. Мессер прислал сюда своего человека, который и встретился со мной. – Фрау Шевалье неожиданно заплакала. – Я сама впустила его в клинику. Он сказал, что уговорит мужа. Что у него есть аргументы… – Она размазывала слезы, смывая густо нанесенную тушь. – Сказал, что иначе они убьют Вилли и поэтому Герман согласится… Сказал, что они дадут столько денег, сколько мы попросим… А потом… потом я увидела Томми, скулящего возле входа в клинику. А там… Я не хотела!
Фрау Шевалье утерла слезы.
– Я поняла за этот месяц, – продолжила она, – что не в моем возрасте начинать такие опасные игры. Я хотела продать архив по частям, без Мессера. Есть люди, которые ни при каких условиях не захотят, чтобы архив попал к журналистам или, того хуже, в руки спецслужб. Дьявол меня толкнул на этот путь.
– Вы хотели его продавать тем, кого оперировал ваш муж?
– И их родственникам тоже. Некоторым влиятельным людям из бизнеса или из политики совсем не понравится, если вдруг выяснится, что их дядя или старший брат вовсе не погиб в конце войны, а несколько десятилетий скрывался под другим именем.
Она пристально посмотрела влажными глазами на Каленина:
– Вы твердо приняли решение забрать архив?
– Да!
– Вы хотите заработать?
