момента начались «битвы гигантов». В сражении при Ваграме 5 июля 1809 года Макдональд сформировал против австрийского центра ударную колонну в 45 тысяч человек при 104 орудиях. Когда-то Наполеон с такой же по численности армией завоевал Италию. А тут австрийцы едва не разгромили колонну Макдональда за несколько часов.
Гигантские сражения на больших полях сделали бесполезным гений императора. Это было безыскусное массовое убийство. В битве при Прейсиш-Эйлау (8 февраля 1807 года) к 12 часам дня противники обменялись ударами, каждый из которых, будь армии поменьше, мог решить судьбу сражения: сначала 70 русских пушек в упор расстреляли 18 тысяч солдат корпуса Ожеро. Затем наша пехота бросилась в атаку и прорезала французские линии до самого командного пункта Наполеона. Наполеон, видя надвигающихся русских, сказал Мюрату: «И ты позволишь этим людям сожрать нас?!». Мюрат во главе 10 тысяч кавалеристов прорвал русский фронт и смерчем пронесся по тылам – но и это ни к чему не привело, битва прекратилась лишь с наступлением темноты. Под Лейпцигом 18 октября 1813 года на поле было около 450 тысяч бойцов.
Неудивительно, что после окончания наполеоновской эпохи армии еще долго, почти до начала ХХ века, оставались небольшими (в Гражданскую войну Севера и Юга у генерала Шермана при его «марше к морю» было 70 тысяч человек. В русско-турецкую войну 1877–1878 годов военные действия велись отрядами по 20–30 тысяч бойцов).
Возможно ли эффективно управлять массами войск в сотни тысяч человек в бою, а тем более на марше, имея средством коммуникации адъютантов, передвигающихся на лошадях? Скорости были невелики: в 1809 году французский офицер Фердинанд Бастон де Ларибуазьер, чтобы сообщить императрице о победе при Ваграме, проехал 1502 километра за три дня и две ночи со средней скоростью 14 километров в час – в два раза быстрее пешехода, но при этом он всегда имел свежих лошадей. Адъютант, посланный Даву к императору 22 апреля 1809 года, проехал туда и обратно 170 километров за 19 часов – на одной лошади со средней скоростью 8 километров в час. Лошади и русских, и французов в Бородинском бою наверняка были изнурены многодневным походом, недоеданием. Так что по полю, имевшему по фронту 8 километров, они передвигались лишь ненамного быстрее пешехода. При том, что ставка Наполеона была от передовой линии правого фланга в трех километрах – на Шевардинском редуте. В такой ситуации любой доклад устаревает, а любой приказ – запаздывает. В конце битвы Бельяр приехал к Наполеону с докладом о том, что русские обозы уходят по Старой Смоленской дороге и достаточно просто показаться, чтобы отступление стало бегством. Бельяр просил гвардию. Наполеон отослал его назад – удостовериться. Потом – еще раз, после чего Бельяр доложил, что направление уже прикрыто русской пехотой.
(В книге Эдит Саундерс «Сто дней Наполеона» о кануне битве при Ватерлоо сказано: «В этой знаменитой кампании рассылка срочных сообщений производилась обеими сторонами со скоростью улитки»).
У Наполеона было средство, частично спасавшее ситуацию: адъютантами у него были не поручики и капитаны, а генералы, имевшие очень широкие полномочия. Барон Марбо, описывая бой при Ландсхуте в апреле 1809 года, вспоминает: «Император непременно хотел взять Ландсхут (…). Войска готовились к новой атаке, когда Наполеон, увидев своего адъютанта генерала Мутона, прибывшего, чтобы представить отчет о выполненном утром поручении, бросил ему: «Вы очень кстати! Возглавьте эти колонны и возьмите город». Мутон встал впереди штурмующей колонны, атаковал и взял Ландсхут, после чего «спокойно отправился к императору доложить о порученном ему утром задании». (При этом оба держались так, будто никакого Ландсхута и не было. Правда, потом Наполеон подарил Мутону картину, изображавшую, как генерал ведет войска на штурм города).
При Бородине адъютант императора генерал Рапп руководил атаками на Багратионовы флеши, привлекая к этому именем императора все попадавшиеся ему на глаза войска. В результате к 12 часам против флешей было сосредоточено около 40 тысяч французов, которые смяли остатки армии Багратиона.
Однако при этой системе на поле боя оказывалось слишком много хозяев. Зачастую главные схватки разгорались вовсе не за тот объект, который Наполеон рассматривал как стратегический. По иронии судьбы, именно эта система, приносившая немало побед, в конечном счете отчасти и погубила Наполеона: в сражении при Ватерлоо принц Жером превратил атаку замка Угумон, задуманную как отвлекающий маневр, в целое сражение, в которое оказались вовлечены три французских дивизии, наверняка пригодившиеся бы Наполеону на других участках боя.
2
Наполеон изменил характер войны и, как следствие, ее результат. Даже Семилетняя война не встряхнула Европу так, как сделал это Наполеон уже при первом своем появлении – в Италии.
Европа в конце XVIII – начале XIX веков была переполнена разными владетельными особами – королями, князьями, принцами и герцогами. При всей мизерности их государств, это были монархические династии, некоторые даже древние. С появлением в Европе Наполеона все они вынуждены были задать себе ужасающий вопрос: «Быть или не быть?». Прежде им было не привыкать к поражениям. При некоторой работе над собой они притерпелись бы и к Наполеону, к его пинкам и затрещинам, смогли бы утирать кровавые сопли десятилетиями. Однако раньше они после проигранной войны спокойно возвращались в свои дворцы. Но в 1806 году, после заключения Пресбургского мира, декретом Наполеона было объявлено «династия Бурбонов в Неаполе перестала царствовать», а в ноябре 1807 года газета «Монитор» объявила о низложении португальского короля: «Браганцский дом перестал царствовать».
«Все владетельные особы второстепенных государств испугались этого самоуправства и столь наглого попрания народного права – и эта формула Наполеона: La maison de Bourbon (или de Bragance) a cessee de regner – страшно звенела у всех в ушах. Ужели престолы будут раздаваться и отниматься приказами по воле диктатора?» – писал об этом Фаддей Булгарин.
В 1808 году Наполеон вынудил отречься от престола испанских Бурбонов, посадив на их трон своего брата Жозефа. У династий помельче – князей, герцогов, курфюрстов – Наполеон отбирал их владения и вовсе без газетных объявлений. (Некоторых, правда, и повышал – так саксонского курфюрста сделал королем). Это было совсем не по правилам. Короли, императоры, герцоги, князья и курфюрсты смирились бы с императором Наполеоном Первым только если бы он перестал переворачивать их мир как котлету. Вместо этого Наполеон с унизительной легкостью жонглировал судьбой людей, которые к унижениям не привыкли. Он не тратил время на реверансы, не подслащивал пилюли; даже когда он давал, монархи чувствовали себя униженными.
Вряд ли мы сможем представить себе ужас, с которым читали новости прусский король Фридрих Вильгельм III, русский царь Александр I, а тем более австрийский император Франц Габсбург, фактически «разжалованный» Наполеоном больше других: до 1806 года он был Император созданной еще в 962 году Священной Римской империи германской нации. Но Наполеон отнял у Франца 16 германских княжеств, из которых под своим протекторатом создал Рейнский союз. Францу пришлось стать просто императором Австро-Венгрии. В 1808 году к Рейнскому союзу присоединились еще 23 немецких государства, теперь он состоял из четырех королевств, пяти великих герцогств, тринадцати герцогств, семнадцати княжеств, а также независимых ганзейских городов Гамбург, Любек и Бремен. Последним к Рейнскому союзу присоединился князь Ангальт-Дессау, получив за это титул герцога. В 1809 году по слухам «Монитор» должен был выйти с заголовком «Династия Гогенцолернов в Австрии перестала царствовать». Наполеон будто бы даже хотел разделить империю на Австрию, Венгрию и другие территории – венгерскую корону он предлагал князю Эстерхази (запросто, как чашку чая), но тот отказался. Однако что-то сдержало Наполеона – возможно, он просто решил, что еще не время: с кем же ему тогда в следующий раз воевать?
Каково австрийскому императору было смотреть на то, как Наполеон отрезает от его земли кусок за куском? Наверняка он примерял на себя шкуру изгнанников (португальский король бежал в Бразилию, Людовика XVIII русский царь с трудом терпел в Митаве) – к этой участи готовился тогда любой европейский монарх. А расстрелянный в марте 1804 года герцог Энгиенский, тенью являвшийся в дворовые гостиные, напоминал, что изгнание – это еще не самое страшное.
При этом Наполеон еще и до неприличия обесценил королевский титул, раздавая его своим братьям и маршалам или отбирая, будто погремушку. Как-то французский генерал Себастиани в присутствии Кутузова «после долгого хвастовства, фанфаронства и исчисления монархов, покорных воле Наполеона, переменя речь, разговорился о Платове и вдруг, оборотясь к Кутузову, спросил его: «Что такое казачий атаман?». «Это что-то похожее на вашего Вестфальского короля», – отвечал Кутузов. Себастиани закусил губы».
