Пропел очень чистенько, хорошим крепким баритончиком. А я с грустью подумала, что вот он – живой и очень противный источник Машиного таланта – сидит сейчас напротив меня, валяет дурака, а я зачем-то тоже сижу тут и не ухожу.
– Что пригорюнилась, дорогая моя Маша, а иными словами – Светлана Евгеньевна? Запомни, пожалуйста: пока люди живы, будущее есть всегда, какие бы слова девятнадцатого декабря сто лет назад они друг другу ни наговорили.
– Знаешь, Игорь… – Я зачем-то подошла к нему поближе. – Ты еще очень долго оставался со мной, когда на самом деле уже давно ушел…
– Заговариваешься, Егоровна?
Я вздохнула:
– Подожди. Просто я долго внутри себя пыталась выстроить между нами отношения чужих людей. На это ушло несколько лет. Чтобы перестать с тобой разговаривать – сначала диалогами, потом монологами. Сначала я перестала отвечать за тебя, потом долго и мучительно пыталась отвыкнуть что-то доказывать, объяснять тебе, упрекать, просить и… ждать, что ты в один прекрасный день позвонишь и на все ответишь, – я замолчала и подумала, что напрасно все это ему говорю.
Я смотрела на постаревшего Соломатька и думала – догадывается ли он, сколько времени он был для меня единственным мужчиной на свете? Уже после того, как он попрощался со мной на всю оставшуюся жизнь. Он ведь не может знать, как они приходили и уходили ни с чем, только добавляя мне горечи и ощущения одиночества. И симпатичный сосед Максим, молодой, неженатый, небедный, непротивный, и симпатичный коллега Вадим, неженатый, нестарый, и другие мои… женихи. К тому же некоторые из женихов только казались себе свободными, до первого встревоженного звонка из дома.
Главное, я всегда оправдывала свою сверхразборчивость тем, что у меня есть Маша, а ей приемный отец вовсе ни к чему. Ни к чему ей были и просто ночные гости, а тем более мои поздние возвращения. Поэтому я по возможности сводила их к допустимому природой минимуму.
Соломатько кивал то ли моим словам, то ли каким-то своим мыслям. Потом довольно невпопад вздохнул и спросил:
– Маш, хочешь, я скажу тебе… или лучше… покажу тебе одну вещь?
– Какую вещь? Приличную? Кстати, ты же обещал мне что-то приятное сказать…
– Развяжи мне руки.
– Игорь, не смешно. Седьмой раз за сегодняшний день. Сам развяжи.
– Встань, пожалуйста. И развяжи совсем мне руки. Я не могу женщине ногами показывать.
Я еще ослабила и так символически завязанные руки и встала. Он тоже поднялся и вдруг резко потянулся к моей груди. Я отпрянула, прикрывшись руками. Он, довольный, засмеялся-.
– Во-от, видишь, что ты сейчас сделала?
– М-м-м… – я поняла, что попала впросак. – Ну… не далась, что ли?
– Вот. Ты это делаешь с тех пор, как мы с тобой здесь… повстречались. Внутренне… – он хмыкнул, – закрываешься. И не даешься. Стараешься куснуть, да побольнее. А, спрашивается, почему?
– Да потому что ты пытаешься влезть туда, где тебя давно не ждут.
– Маш… – Соломатько прислонился к стене и мечтательно улыбнулся. – Вот ведь пятнадцать лет не было тебя в моей жизни, а меня в твоей… А сейчас… Ведь неизвестно, сколько кому осталось… Может, я помру завтра. И…
– И похоронят тебя на Втором Интернациональном.
– А… а откуда же ты знала, что я скажу? – слегка нахмурился Соломатько.
– Ты это обещал еще много лет назад! – засмеялась я.
– Маш… А там… – он выразительно покрутил руками на уровне моих бедер, – там точно не ждут?
Решив не углубляться в эту опасную тему, я посмотрела на его изящные плоские часы (мои встали на второй день пребывания здесь):
– Что-то ты разыгрался сегодня. Я вообще-то другое место имела в виду. Да не радуйся, не радуйся! Другое место – это душа, понимаешь?
– Понимаю, ой как понимаю… – усмехнувшись, протянул Соломатько, откровенно и нагло рассматривая меня с ног до головы.
Я кашлянула пару раз, чтобы скрыть свое смущение. Самым невероятным было то, что я стояла и позволяла себя рассматривать и поддерживала с ним подобные разговоры, одновременно презирая себя за слабость и в то же время испытывая какое-то странное удовольствие от своей беспомощности.
– Есть уже половина? – спросила я, отступив к двери. – Маша велела или приходить обедать, или забирать обед, как соизволите.
– Соизволим отобедать здеся, – кивнул Соломатько и послал воздушный поцелуй моим ногам, по очереди каждой.
Маша приготовила к обеду что-то загадочное из коробки с надписью на славянском языке, похоже чешском, потому что в слове не было ни одной гласной. Я попыталась прочитать этот то ли «крш», то ли «тркш» вслух, принюхиваясь к своеобразному запаху, который имело зернистое блюдо цвета жженого сахара.
Относя Соломатьку славянскую трапезу с непроизносимым названием, я гнала от себя одну мысль и все никак не могла отогнать. Что-то происходит не так, и что-то надо с этим делать, а я не могу. Вот так всегда было у меня в жизни с Соломатьком.
Этот человек всегда имел надо мной необъяснимую власть. Пока мы любили друг друга – просто не
