прихлопывали по плечам: садись здесь – заполнялись первые ряды, телевизионные засаленные люди пробовали звук, менялся свет – проходом меж рядов, на середину площадки вынесли три небольшие трибуны – сразу положу руки, чтобы не видна дрожь; я остановился: когда окажусь там, где все станет видно, я не увижу ничего за белым кругом полупустых рядов, забинтованных, поворачивающихся на звуки лиц – и я осматривался напоследок, поднимал голову на мост, к небу – звезды? – может быть, где-то она… нет, ее бы не пропустили, но вдруг кто-то есть, кроме нас.
– Пока толстый не подошел, опаздывает, туды его мать, как всегда, профессор! ты мне задачу поставь, правильно я понял твой настрой. – И физрук щекотно прошептал мне в ухо: – Валим Микояна?
– Ты что? Выясняем, как на самом деле.
– Да я так и понял! – захрипел физрук, быстро оглянувшись. – Выясняем, так сказать, обстоятельства, компетентные органы. – И дошептал: – И валим Микояна.
Я повернулся к нему:
– Ты не понял?! Мы устанавливаем ПРАВДУ! – И еле сдержался, не замахнулся, не крикнул!
Физрук смолк, словно что-то пережевывая, и обиженно отвернулся:
– Вот не можешь ты просто, без этих, своих… выебонов… – Еще помолчал. – Правду. Правду. Конечно, правду. Для чего я еще пришел. Только больше не приду. И позовешь – не пойду. Остарел, видно, не гожусь! Семьдесят шесть двенадцатого июня. Вышел из доверия. Зря я тебе майку из самого Китая вез. Злой ты стал такой последнее время, ничего тебе не скажи. Правда! Но как положено, перед стартом – рисуем план боя: какую правду? Для чего правду? Задаем направление. Чтоб от правды польза была. Если не так старый понял, скажи: валим Шахурина – и завалим Шахурина. А на меня не кричи. Здесь студенты мои лежат.
– Ты можешь понять?! – вцепился я в физрука, он горько качнул головой и вырвался, и рывком обнял нового – рыхлого, бледногубого с опрятной православной бородкой мужчину в сверкающем костюме:
– Всегда ждем – профессора! Заставляешь, гад, нервничать. Вот-вот же пробьет!
– Добрый всем вечер! – профессор недоверчиво, с плохим предчувствием отдал девушке с телевидения кожаный портфель, отключил мобильник, отдал и его. – На сколько сегодня? Час, полтора? Утром лечу в Екатеринбург к клиенту. Да, все возимся с телекомом. Отдыхали? А загар свежий. А вы как всегда, – он еще раз с удовольствием приобнял физрука, – загорелый, красивый… Молодой! А прическа! – с восторгом щекотал пальцами по строго расположенной седине. – Люблю это дело, надо было мне в парикмахеры…
Физрук вкрадчиво прохрипел:
– А вот скажи, батюшка… Тьфу ты… сегодня – профессор! Раз ты завел такой разговор, а как ты любишь, чтобы там у женщины: прическа, налысо или чтобы – как есть?
– Когда как, – неопределенно ответил профессор и мигнул мне. – А вам как?
– Мне что-то в последнее время одни голенькие попадаются.
– А вот как с этим обстояло в советское время? – посерьезнел профессор.
– Да никто ничего не стриг! И не знали! – грохотал физрук, массируя себе левое предплечье, намеренно оставляя меня за спиной. – И за границей, когда выезжали. И польки были, как наши. И венгерки. И кубинки. А немки – так они и сейчас даже под руками не бреют! Только если татарка попадалась. Татарки все бреют.
– А француженки? – спросил я.
Физрук запнулся и признал, глядя на носки кроссовок:
– Француженок у меня не было.
Нам велели готовиться, пожилые девушки подошли прикрепить микрофоны.
– Начинаем по курантам? Последний заход? – кивнул мне профессор.
– Хочешь спросить, кого мы будем валить?
– Да нет. Что-то случилось?
– Сейчас все случится.
– Бьют куранты и – выходим? Сначала некое вступление, да? Ну, помолчим? Надо все как-то осознать. Настроиться. В целом интересное получилось дело, хотя достаточно трудоемко и длительно… Та-та-та… А прохладно, да?
Телевидение делают те, кого ненавижу, для тех, кого презираю. Не спал, и все тяжелей, и говорить. Ничего, буду слушать. Твари надеются, что мы увидим только то, что покажут. А после: первое дело выспаться, мертвое, слабое желание. И где-то жить. Сопутствующие люди и обстоятельства, жить и просыпаться.
– О! – физрук довольно поднял палец. – Бьют! – Как он расслышал куранты? Хрестоматийные перезвоны, неузнаемо измененные речным расстоянием, призрачно стекали под Большой Каменный, физруку ожесточенно махали руками: тихо! нельзя ничего! вас же предупреждали! Он сокрушенно развел руками, сплюнул и пробубнил: – Задолбали… – И, что-то вспомнив, торопливо спросил: – Лигу чемпионов смотришь? А я никак не куплю тарелку… Все-таки дорого. Ну и как тебе «Севилья»?
Нас поманили, мы тронулись к узкому проходу меж рядов, в жутковато высвеченный посреди ночи круг, я – последним, и сразу руки на трибуну, к заботливой бумаге и отточенным карандашам…
– Дорогие друзья! – бархатно постелила невидимая скотина. – В рамках дня памяти жертв сталинских репрессий и объявленного Советом Европы года преодоления коммунизма рассматривается дело Р-788, приговор Военной коллегии 4н-012045 дробь 55 по убийству Уманской Нины Константиновны. Остается напомнить правила нашим уважаемым гостям: свидетелям вы можете задавать любые вопросы. Свидетели отвечают лишь на те вопросы, которые слышат, понимают и на которые хотят ответить. Вы готовы?
Профессор пометил нечто карандашом и привычным сочным голосом огласил, извлекая из брючного кармана носовой платок:
– Мы готовы, благодарю вас, – и поприветствовал улыбкой птичьи насторожившихся свидетелей, хотя они не могли его увидеть, и замер: заело, завис… Физрук нечаянно оторвался от трибуны и пьяно пошаркал по кругу без особой цели – глупо улыбался всем вокруг, озирался, будто в поисках нужной уличной таблички. Прошелестело бешеное неслышное: «Вернитесь на свое место!», физрук с трудом приподнял голову и куда- то ввысь по-рыбьи и преувеличенно отчетливо прошевелил губами: «Пошла – ты – нах..!»
(С 19 мая по 30 июля 1943 года в Москве почти каждый день шли дожди.)
– Начнем, я думаю, товарищи, давайте не вставая, – профессор ожил, вел глазами по белоснежным марлевым головешкам, болванкам, пытаясь хоть кого-то… – Товарищ Шейнин здесь?
Один из свидетелей немедленно заговорил техническим, неживым голосом, словно кто-то говорил за него по проводам, словно включили запись.
НАЧАЛЬНИК СЛЕДСТВЕННОГО ОТДЕЛА ПРОКУРАТУРЫ СОВЕТСКОГО СОЮЗА, СТАРШИЙ ПОМОЩНИК ПРОКУРОРА СССР ШЕЙНИН ЛЕВ РОМАНОВИЧ: Я постановил приступить к проведению расследования по личному распоряжению прокурора СССР товарища Бочкова.
– Еврей… Законник! – просипел физрук и лукаво взглянул на профессора. – Все евреи – законники, да, батюшка? – Выудил из кармана плоскую фляжку, подумал и все-таки свинтил с нее пробку и отпил добрый глоток.
– Акт судмедэкспертизы… Можем взглянуть? ШЕЙНИН: Акт от 4 июня, труп девочки-подростка, длина 158 сантиметров, правильного сложения, хорошего питания, грудные железы развиты хорошо… Общий цвет трупно-бледный. Трупные пятна фиолетового цвета, окоченение сохранено во всех группах мышц… Волосы на голове запачканы кровью. Входное пулевое ранение – на левой половине головы в области теменного бугра (вверх от уха и назад), круглой формы, выход на правой половине головы… Выстрел, следовательно, производился в направлении слева направо, снизу кверху, кзади. Не на близком расстоянии, свыше двадцати пяти, тридцати сантиметров…
Профессор записывал, рисовал и сделал мне знак «молчите!».
– Есть товарищи, что проводили первоначальные следственные мероприятия? Кто первым прибыл на место преступления?
СЕРЖАНТ МИЛИЦИИ ЖЕЛЕЗНЯКОВ: В 20:15, обходя участок, увидел, что бежит народ и кричит: застрелили! Я – туда. Обнаружил: на спуске с Большого Каменного моста гражданин и гражданка с простреленными головами. Женщина лежала книзу лицом, мужчина кверху лицом. С постовым Степанчиковой вызвали кареты скорой помощи – мужчину в Первую градскую, женщину в морг-2
