— Может, и к лучшему. Лишь бы она, — имя так и не выбрали, каждый думал про свое, — приехала уже в свой дом, к себе. Запомнил, куда поставить кроватку?
Вас ожидают, уже давно; Кристианыч не включался (Эбергард начал звонить с восьми), Эбергарда клевал — как он и ждал! так! так!!! — неизвестный номер, заканчивающийся на 047; с утра сжался: только это, не уступать, сегодня и кончить, и проверял себя: крепок? не уступать! Кристианыча — нет, значит следующий — Хассо!! — не собьют…
Остановите тут — из машины он вылез до светофора, отправив Павла Валентиновича на стоянку пустым, сам вошел в префектурный двор со стороны Тимирязевского с простыми, теми, кто добирается на метро, но не озирался, не исполнял «очень спешу», держа наготове подносик незримый с одноразовыми тарелками «что я скажу, если окликнут, встретят, остановят», — пройдя вахту, за милицейские обыкновенные спины, облегчение почуял и радость, словно что-то выиграл уже такое, что дает право отдохнуть, побежал сбросить пальто и — к Хассо! — выигрывать еще, выигрывать дальше! — одним взглядом зачерпнув «Жанна напугана», ее:
— Вас ожидают. Уже давно. — Порыв убежать, успеть до «этого» к Хассо, снять вопрос, остервенение: «Почему пускаете в мой кабинет?!!» Слова-словечки, заготовленные для «внезапно на улице», на улице и остались; дал заметить Жанне свое обмирание и — надо! — вошел, путь в следующие комнаты лежал через эту. Человек в форме, серьезный человек в синей форме, незнакомый, сидел за столиком для посетителей, переплетя пальцы, не читая, именно — ждал.
— Утро доброе, — первым, задавая тон и скорость, привык, видно, что приползают к нему и молят. — Вы — Эбергард?
— В чем дело? — Эбергард не отвечал, не садился, цепляясь за позицию «свысока», устанавливал портфель, устраивал пальто в шкафу поудобней.
— Согласно представленным документам вы — ответственный за противопожарное состояние помещения?
Эбергард приблизился: пожарные кровососущие поменяли форму, летом походили на средний командный состав таиландской хунты, а зимой на польских пограничников, входящих в вагон «Москва — Амстердам», оставшись один (гость оказался всего лишь известным биологии насекомым, потребляющим и испражняющимся непрерывно), Эбергард всмотрелся в новый окрас: темно-синее что-то типа свитера с налокотниками, герб какой-то на кармане, на кресле грелась толстая куртка с меховым воротником и латинобуквенной табличкой — что там гнусь пишет о себе на латыни?
— Я.
— В ходе плановой проверки мною выявлены нарушения правил пожарной безопасности в занимаемом вами помещении. Будет составлен акт, вы его подпишете. Акт я передам вашему руководству. Может стать основанием для депремирования, — в период сразу после вылупления из личинки голос насекомого звучит действительно угрожающе, с годами интонации беднеют, падает громкость, и теперь по выразительности его песня мало отличается от сухого шороха секундных стрелок.
— Что-то серьезное? Чайник? — Эбергард нашел в телефоне «Дядя Юра Еременко», нажал «Вызвать». — Нет громоотвода?
— При сильном задымлении может сыграть роковое значение. Должна быть табличка с указанием «Выход» на двери.
— Да? Так у нас вроде есть, — дядя Юра не отвечал, может, совещание, селектор, встреча, просто, но теперь всё казалось — не просто, ничего, больше Эбергард его не увидит никогда в жизни (а тут же горячо замечталось понадобиться дяде Юре: позвонит, умолять будет о встрече… И уж Эбергард тогда…).
— Есть. Но буквы плоские. А должны быть — объемными, — насекомое, страшась, будто раздевая пьяную спящую незнакомку в железнодорожном купе, плавно потянуло застежку, распуская молнию на папке.
— Давайте как-то решим.
— Три тысячи, — молния также бесшумно сошлась, — и прощаемся с вами до следующего года.
Выложил трилистником деньги на столешницу, чтобы случайно не коснуться щупалец, и без чаепитий, прощаний и проводов спешил уже по четвертому этажу — торопился на выход провожающим по объявленному к отправлению вагону — а то так и уеду: не смотри, не смотри из окон на стоянку, не ищи знакомых лиц, в местах, куда он дорос, не встречалось простых решений: одной таблеткой, нажатием кнопки, но искал он сейчас — решения такого, его же уволили, должны хоть за это — освободить!
— На месте?
Зинаида будто ждала именно сегодня, именно его — всему, чему научилась: уперлась застекленными глазами, обрезала ножницами цепляющиеся щупальца, строжила брови:
— Сегодня у господина Хассо нет приема. Господин Хассо уезжает в мэрию, уже вызвал машину. Он не один, — и глядела с ужасом, как Эбергард без наглости («вот тут, самый краешек») присаживается на диван и — не с первого раза (вот только где ошибся — показал, что гуляет под кожей и жжет!!!) ловит пальцами верхний из журналов для приличных посетителей.
Зинаида вскочила (раньше — не могла!) и в два шага — рядом, махнула очками над его макушкой:
— Здесь приемная первого заместителя префекта! Здесь нельзя ожидать, если вы не записаны. В любую секунду может зайти префект! Я же не знаю, — и она, себе удивляясь, закончила почему-то шепотом, — кто вы.
— Виноват, — Эбергард вернул журнал в стопку и подровнял: так лежало? — Я тогда в коридорчике, — выскочил: вызовет милицию? Предупредит Хассо? Стоять нельзя — ходил; опять этот, что на 047, три звонка в час. Хассо (и сегодня показалось — еще подрос) выступил, солидно серебрясь сединой, в коридор бок о бок со Стасиком Запорожным из «Стройметресурса», продолжая обсуждать веселое, но «по работе» (успела Зинаида обрисовать? не успела, по морде Хассо ни за что не поймешь — высшая школа!); не прерывая разговор, выставил в сторону Эбергарда руку: пожми и свободен; но и Эбергард тоже умел, руку схватил, подтянул к себе Хассо:
— Нужно срочно переговорить.
— Слушай, давайте не сейчас, — Хассо вдруг сказал «вы». — Что это за набрасывание, так вашу мать?! Позвоните в приемную в понедельник, как-то обозначьтесь, — потянул руку к себе, но Эбергард держал-держал — не будет же драться:
— У меня горит. Ты вернешься сегодня? Хочешь, я к дому приеду? Позвоню в домофон? — бил и бил, но руку отпустил: всё сказал, иди.
Хассо, гневно засопев, отвернулся, догнал изумленного Стасика: что это здесь за недоразвитость? — что-то кратко пояснил, Стасик презрительно оглянулся: тогда понятно, и они дальше пошли уже без смешков. Эбергард вслед помахал:
— Спасибо! Вечером зайду. Не спеши! Я подожду, если что.
Ничего не оставалось из того, что можно было бы еще… Кристианыч не включил телефон, Эбергард покопался в справочнике в приемной Шведова и выписал домашний номер Кристианыча и дачный — оба не ответили; Пилюс подписал ему обходной, кажется, раскаиваясь за вчерашнюю распахнутость души.
— Я могу еще походить, пока кабинет не занят?
— Зачем?
— Факсом пользоваться, Интернетом… Надо как-то трудоустраиваться. Бумаги почистить.
— Времени у тебя было хрен знает сколько. До конца недели. По разовым пропускам. Если префект увидит: я не знаю, что ты делаешь в префектуре.
— А эти… Насчет контракта. Звонят?
— Я их послал, — равнодушно ответил Пилюс. — Они там что-то попытались, но ты сам знаешь — со мной вот так, — он растопырил пальцы, — бесполезно.
Велел им пропуска не заказывать, чтоб не плакали по коридорам.
Эбергард проверял входящие — два с неопределившегося и бесконечно 047 в конце, в шесть заселился в приемную Хассо, на диван, смотрел на свое отражение в зеркальных дверцах книжного
