шкафа, — Зинаида помещала в шкаф фарфоровую мелочь и сувенирно-полиграфическую толщь с гербами и куполами, нанесенную в подарок дебилами, не имевшими денег; Зинаида его не видела, смотрела на часы, поправляя шаль, и раз здорово всхрапнула. Хассо до половины седьмого держал у себя управление ЖКХ и юриста из тендерного комитета, потом долго говорил по телефону с гендиректором ООО «Коммунальные традиции — гордость России» по реконструкции и благоустройству Пятикуровского кладбища, за это время в кабинет дважды зашел водитель и вынес наспех заклеенные коробки, затем Хассо в одиночестве выпил чаю, в кабинете громко включился, но сразу же убавил звук телевизор; Эбергард поднял телефон — Хассо ему звонил:
— Ну, ты где? Заходи.
Следом — Зинаида:
— Хотела сегодня пораньше, помните, я… Вам больше ничего не надо? Тогда я рыбок покормлю и — пойду?
— Я и не знал, что у тебя аквариум, — Эбергард оглянулся — а что, любопытно! — он же спокоен: ожидал нежного стряхивания с наманикюренных пальцев, но Зинаида занесла промасленный кулек, доставала из него развесистые клубки кровянистых тонких червей — свивали колечки и распускали — и бросала в воду: медленно, плавуче черви опускались на дно, растянувшись гирляндами, но ни один не упал на песок — круглые рыбьи рты перехватывали червей клюющими движениями и на мгновение отворачивались, давая другим место, как будто рыб стало больше!
— Во, даже сомик выполз, — довольно отметил Хассо и показал на угрожающе пятнистое шевеление на дне. — До свиданья, Зинаида Ивановна!
— Там у нас с аукционом…
— А-а… И ты — из-за этого? — Хассо словно затошнило: и здесь у тебя… — Я так, стороной, в детали не вдавался. Слышал только, префект плющил на планерке Пилюса. А ты — каким боком?
— Кристианыч попросил, чтобы победитель посоответствовал до — получения контракта. В день рождения.
— Фу-у… Ну Кристианыч, ну подлец, — Хассо даже отвернулся, таким пахнуло ему в лицо. — Зачем ты вообще всё это с ним замутил?
— Я же…
— Ой, не надо, не хочу я во всё это… погружаться. Мне он сказал: Эбергарду надо с судом помочь, я — пожалуйста. Сказал: надо, — он показал (словно поднял осторожно горячий каравай, лукошко с яичками, живого котеночка и — отдал), — я внес. А за что… как… Закроем эту тему.
— Но они, я думаю…
— Эбергард, услышал меня? — потяжелее спросил Хассо, и Эбергард понял: разговор их может закончиться прямо сейчас, дотерпеть. — Хватит об этом. Не знаю, как видишь ты, это твоя война, ты зачем-то влез… Для меня, постороннего, ситуация однозначная: результаты аукциона отменены потому, что у единственного участника заявка оформлена с нарушениями. Они о чем думали, когда шли на аукцион? Сэкономили, балин, на юристе? Префекта подставили? Они несогласны? — Хассо, вдруг смягчившись, рассудительно, как на приеме населения, указал: — Есть суд. Есть контролирующие органы правительства города. Можно оспорить, доказать. Получить контракт. При чем здесь ты? Они пришли на аукцион, им помогли, но они — по дурости своей, русскому нашему раздолбайству… Извините!
— Но ты же понимаешь, что всё дело в другом. Там же… от Лиды.
— Слушай, зачем мне во всё это лезть?
— Но мы с ними договаривались, что…
— С кем? — даже улыбнулся Хассо. — Зачем мне: с кем, о чем, про что ты договаривался. А если так, продолжая советы постороннего, скажу: этим твоим друзьям…
— Я их не знаю.
— Как так? Не смеши. Ты — матерый, профи, ты не мог привести на аукцион не родных… Если они глубоко порядочные мужики, честные, хозяева слову, благодарить тебя должны, что — отскочили, что кончилось так. Префект фактически спас, могло бы… — Хассо сделал из пальцев решетку. — И это стоит гораздо больше чем… — Хассо опять показал горячий каравай, — гораздо! Должны понимать: главное сейчас — отношения, встроенность. Всего дороже! Вот вы нашли друг друга, идете по жизни вместе, — но не со мной, — и дальше пойдете, и ты им еще поможешь. Всё уляжется, закроем квартал, заедешь, попьешь чайку — с Гуляевым, даже со мной… Или с Фрицем, с кем-то из глав управ — и что-то решите… Найдешь им заказ. Если документы, конечно, научатся оформлять.
— Мне кажется, они меня не поймут.
— Слушай, мой вопрос? Не поймут, да пусть и идут в жопу! Чего тут можно не понять, если они еще хотят работать в городе и куда-то заходить?! Посылай и не зацикливайся так на этом. Нельзя, понимаешь, всё время находиться в одной точке, — побуравил пальцем столешницу, — как ты любишь — суд, суд, суд… Что, жизнь остановилась? Кругом возможности, новые темы — двигайся. Тем более у тебя новый поворот, перспективы, возможность как-то оглядеться… — Всё, зажглась лампочка следующего цвета, Хассо забыл, о чем они только что говорили, ничего не расслабилось в нем, ничего дополнительного он, выходит, не включал, разговор не был «особым», «значимым», «затрагивающим лично», говорил не то, что «должно», а как на самом деле недвижно «есть»; пока говорил Хассо, Эбергарду казалось: всё именно так, его подпитывала чужая сила, алкогольный градус, показалось: с этой силой он и уйдет, как с купленной птицей; но он уже участвовал в таких разговорах и знал: сила эта не проживет дальше порога, ее хватает (она для того и существует), чтобы выдавить человека за порог. — Ты же понимаешь, — разговоры Хассо последних дней, похоже, сводились в одно, — чуть раньше или чуть позже, но всё равно: я стану префектом, — без продолжений «и тогда мы с тобой».
— Что слышно про мэра?
— Торгуются. В администрации президента. Требуют убрать семидесятилетних: всех, кто обслуживает Лиду. Он пытается отстоять. — Хассо гордился своим равнодушием: старшие чудят, а до того ли ему? То близкое, чем он поделился с Эбергардом, про лично себя — гораздо важнее. — Раздевайся и — проходи! — крикнул Хассо за спину Эбергарда (там разведочно приоткрылась дверь), улыбнувшись особенной улыбкой тридцатилетней давности, когда сидишь посреди зала (большая комната в квартире называлась в древности «зал», если была еще одна комната, называлась «спальня») один на стуле, а вся семья и приглашенные, шепчась и шурша, распределяют подарки на кухне: кто понесет что, а кто с тортом. — И ты это… — Хассо посуровел, нет, ему мало, что Эбергард заранее затряс головой «да, понял, понял», — веди себя как-то… Я первый зам. Есть тема: позвони Зинаиде, согласуй время, встретимся — обсудим. Понимание должно быть. А то — останешься один. Давай, — отвернулся и руку, предназначенную для рукопожатий, запустил в неустойчивую стопку папок; на верхней, красной, Эбергард, поднимаясь, прочел на белой наклейке по центру «Проект торгово-развлекательного…» и какой-то адрес — читать и запоминать на всякий случай уже незачем; сразу же — позвонить Улрике: вот (это так придумал он) самое важное, вот его жизнь — всё в порядке? — всё в порядке — и счастлив — проверка — у Кристианыча молчание по всем номерам; он обрадовался: Павел Валентинович на краю темной стоянки — один; значит, то неприятное, что надвигалось, еще на расстоянии и времени порядком — а может, ничего и не будет, и всё спокойно, вот он, снежок, включая обещание весны, земля не стряхнет с себя; и всё-таки невозможно ничего не делать, не может он всё то же самое привезти домой и ничего не сделать, и точно таким же, только старше на ночь, выйти вот из этого — своего подъезда завтра поутру; сейчас сделаю, повторял: сделаю, сделаю, дразнил себя: сделаешь? — и трижды глубоко вздохнув и трижды выдохнув, завернув на своем этаже за мусоропровод, набрал тот номер — на 047:
— Вы мне звонили?
— Эбергард! — верещала женщина, Оля Гревцева. — Куда ты пропал, милый? Жду. Соскучилась. Ты там уже всё подготовил? Когда мы от всех сбежим?
— Да уже практически, — вонзался еще какой-то звонок, Кристианыч? надо самому позвонить зомби, так боялся 047, а получилось… может, и с зомби так… давно поняли и отползли. — Может быть, даже средачетверг, на следующей неделе.
— Определяйся и звони! Проведу коллегию во вторник и я — свободна! Я, — шептала, — твоя. Только знаешь, милый, — от волнения запинаясь, от храбрости, — может быть, возьмем с собой девочку? Я бы посмотрела, как ты ее… И как она тебе… Я бы и сама ее — потрогала… Лизнула…
