стояла и махала мне рукой моя соседка Ирина Трубникова. Ее участок располагался сразу справа от моего земельного надела.
— Валентин, спуститесь! Будьте любезны! Не хочется кричать на весь поселок!
— Сию минуту, Ирина! Лечу, как… э-э, — замялся я, подыскивая какое-нибудь незатертое поэтическое сравнение. — Эврика! Лечу, как дирижабль «Граф Цеппелин» в тридцатом году в Москву!
Я вышел из дома, сорвал по пути яблоко покрасивее и, поигрывая им, направился к соседке. Не представляя, как мне передать полет дирижабля, я просто избрал довольно развязную походочку, как у завзятого ловеласа. Безусловно, она не гармонировала с моим зрелым возрастом. Сорок лет — это тебе, парень, отнюдь не двадцать. Но и не шестьдесят. Хотя шестьдесят — тоже еще нормально. Да и восемьдесят, по большому счету, — вполне приемлемо. Если, конечно, доживешь до восьмидесяти-то — не хватит раньше кондрашка.
Ирина, одетая для поездки в город — то есть, парадно — в голубенькую кофточку, черные вельветовые джинсы и туфли на среднем каблуке, нетерпеливо прохаживала вдоль моей ограды. В детстве, наверное, Ирину за спиной ее подружки называли — Труба. Но в настоящий момент «трубу» внешне она нисколько не напоминала. Это была стройная молодая женщина, с безупречно правильными чертами лица. За исключением, пожалуй, чересчур полноватых губ. Но они ее не портили — даже, напротив, придавали особую индивидуальность. Еще у Ирины часто бывало строгое выражение светло-карих глаз. Что, само собой, отметало любые вольные поползновения с моей стороны.
— Быстрее можно?! — поторопила она.
— Лечу!
— Доброе утро, Валентин!
— Мое почтение, Ирина, — произнес я, приземляя изображаемый летательный аппарат, и изящным движением протянул ей яблоко. Обитатели нашего дачного поселка имели одну общую слабость — все они обожали, когда их чем-либо угощали со своего сада-огорода. — Попробуйте искусительный плод с моего личного райского дерева.
— Благодарю, — зарделась она и спрятала яблоко в дорожную сумку-котомку.
— Такая вот съедобная валентинка.
— Но сегодня не День святого Валентина.
— Этот праздник всегда со мной. Я же Валентин.
— С чем вас и поздравляю, — улыбнулась она. — Хотела попросить об одолжении. Если меня будет кто-нибудь спрашивать, скажите, что я поехала в Москву и вернусь ближе к вечеру.
— Например, кто?
— Ну, мало ли.
— Понял, Ирина. Ни о чем не беспокойтесь, — проговорил я, как обычно говорят переводчики — по- ленински щурясь и дергая ножкой. — Я на страже общественного порядка.
— Мне нужно проверить городскую квартиру и уладить некоторые дела в моем банке.
— Разумеется, проверяйте и улаживайте, — кивнул я. — Да, как у ваших там, на юге? Все благополучно?
Мне, как и всем в поселке, было известно, что малолетний сынишка Ирины вместе с ее родителями отдыхал сейчас в Крыму. Самой же ей пришлось остаться здесь. Моей соседке требовалось написать какой- то длинный отчет для коммерческого банка, куда она недавно устроилась на работу. Секретов в нашем поселке почти не существовало.
— Спасибо, все замечательно. Разговаривала с ними недавно по телефону. Никто не болеет, море теплое и чистое. На рынке много дешевых фруктов.
— Отрадно слышать, Ирина. Не то, что у нас здесь — с нашими ценами и мелкой грязной речушкой. В следующий раз передавайте им от меня большой привет.
— Обязательно, — пообещала она. — Вам купить что-нибудь в городе?
— Пожалуй, нет. Мои запасы пока не истощились. Я запасся, словно на гражданскую войну, — ответил я и с минуту, стоя возле ограды, смотрел ей вслед.
Дачная молва приписывала мне и Ирине долгую и устойчивую интимную связь. О ней, без тени сомнения, говорили женщины-соседки. Мужья их, с ухмылочкой, соглашались и добавляли от себя свежие пикантные подробности. Это убеждение основывалось на том, что оба мы были люди одинокие и приемлемого брачного возраста. Имели схожее образование и социальное положение. К тому же, будучи близкими соседями, мы волей-неволей часто встречались. Все это не могло не бросить нас в объятия друг друга.
Но они ошибались — никакой интимной связи между нами не было. И по целому ряду причин. Главная из них: меня вовсе не вдохновляли местные дамы. Они постоянно копошились на своих грядках, принимая весьма малоэстетическую позу — задрав кверху попу и широко расставив ноги. Да и одевались местные дамы черт знает во что! Где они только отыскивали такие живописные обноски?! На какой, спрашивается, помойке?!
Потом, они ходили вечно полусонные, нечесаные и растрепанные — по всей видимости, считая свои сотки продолжением собственной городской кухни.
Ирина, к сожалению, ни в чем им не уступала.
Да и обращались мы друг к другу то на «вы», то на «ты». В зависимости от ситуации. Но в основном — на «вы».
Размышляя подобным образом, я споткнулся о лестницу, лежавшую в траве рядом с тропинкой, и едва не сломал ногу. Это меня, как пить дать, Бог наказал.
Еще месяц назад этой лестницей пользовался электрик, чинивший проводку в моем доме. С тех самых пор она и валялась здесь, а я все собирался оттащить ее куда-нибудь подальше. Скажем, за сарай в заросли малины. Но постоянно откладывал. Нет, лень, определенно, родилась раньше меня.
Но с другой стороны, возможно, что лестница вскоре понадобится. Зачем же тогда таскать ее туда и обратно? Это же мартышкин труд. Поэтому пускай она по-прежнему лежит себе в сорной траве, возле дома.
Этим решением я обрел душевное равновесие.
Я поднялся в мансарду, разместился на продавленном стуле и взялся за перевод произведения Боба Блейна-младшего. И как-то незаметно втянулся в его действие.
Герой рассказа — Гарри Стоун, мужчина средних лет и приятной наружности, совсем как у меня — терпит жизненный крах. Рекламная фирма его разоряется в пух и прах. В довершение бед, Стоуна оставляет любимая жена. Джентльмен, натурально, впадает в депрессию — отгораживается от внешнего мира, затворяется в четырех стенах и, снедаемый мрачными мыслями, начинает злоупотреблять спиртными напитками. Но через месяц, по совету друга Клайда, решает круто изменить свой образ жизни. Покидает шумный Нью-Йорк и поселяется в захолустном провинциальном городке в районе Великих Озер, откуда были родом его отец и мать.
Стоун много читает и размышляет, осматривает достопримечательности, наслаждается красотами осенней природы. Знакомится с местными жителями. В том числе, со своей соседкой Джейн — симпатичной и обаятельной девушкой, работающей в краеведческом музее. И начинает постепенно оттаивать сердцем.
По телефонной просьбе Кайла, редактора крупного книгоиздательства, Стоун берется за перевод неизвестного французского автора.
Я откинулся на спинку стула, протер ладонью уставшие глаза и взглянул на часы. Ого, официальным языком, было уже шестнадцать тридцать. Я настолько увлекся переводом, что совершенно забыл об обеде. Но зато начисто смел все яблоки из миски, стоящей на полу.
Конечно, чревоугодие было смертным грехом. Однако питаться иногда все-таки было необходимо.
Спустившись на веранду, я послонялся от холодильника к газовой плите и обратно, пока меня не осенила гениальная идея — разогреть себе вчерашние макароны по-флотски. От пребывания на военных сборах, после окончания института, эти самые макароны были для меня единственным светлым воспоминанием об армии. Естественно, мистер Стоун предпочел бы куда более изысканное блюдо, заказанное в итальянском или японском ресторане. Мне же, увы, приходиться довольствоваться вчерашними подгоревшими макаронами. Что поделаешь? Не в Америке. Как говорится, по Сеньке и
