делал вид, что пишет.
Устрашающе тяжелым шагом Олег приблизился к столу, шумно выдвинул стул и сел. Петька взглянул на брата и испугался. Он никогда не видел его таким спокойно-медлительным и скорбным.
— Ну? — тихо спросил Олег. — Что скажешь?
— А чего говорить… В школе и так, наверно, все сказали.
— Я от тебя хочу слышать… — Олег полез в карман, вынул револьвер и бросил его на стол. Это был самодельный револьвер, изготовленный не очень умелыми руками. — Что это такое? Откуда он взялся?
— Мы с Балахончиком в мастерской сделали, по труду.
— Зачем?
— Так просто…
— Что значит «так просто»? Просто так ничего не делается. Была ведь какая-то цель? Была. Так вот, какая?
— Мы в войну хотели играть.
— В войну? С настоящим оружием? С настоящим порохом? А ты знаешь что такое война? Ты знаешь, что в войну у-би-вают?! Убивают! И ты тоже едва не…
— Я же не хотел… Честное слово.
— Еще бы ты хотел!! Как это случилось? Ну, говори!
— У нас в классе мальчишка есть. Витька Кругликов. Он всегда приносит что-нибудь в школу и хвастается. И сегодня принес медаль старинную, с Иваном Грозным, серебряную. Я попросил показать, а он не дает, А Балахончик мне и говорит: «Давай пугнем его «пушкой» — сразу покажет. Не только покажет, но и совсем отдаст». После уроков вышли мы все во двор, зашли за угол, я револьвер вынул и говорю нарочно: «Руки вверх!» Витька испугался, поднял руки, а Балахончик давай его обыскивать. И тут, не знаю, как получилось: наверно, я нажал курок, пистолет и выстрелил, в руку Балахонову…
Олег в ярости схватил Петьку и стал трясти:
— Мерзавец, да знаешь ли ты, что ты натворил?!!
Он швырнул Петьку на кровать, вытащил ремень, размахнулся… Со свистом кожаный пояс рассек воздух. Петька орал, затыкая себе рот ладонью и повторяя:
— Ой, не буду… Ой, не бей меня… Оле-ег!! Я не хотел… Я никогда не буду…
В дверь стучали все настойчивее, громче и громче. Олег не слышал. Он только увидел перед собой Максимовну, которая вцепилась в Петьку, и стоящую чуть поодаль перепуганную Тосю.
— Оставьте меня, слышите? — гаркнул Олег.
— Не оставлю, — хрипло кричала старуха. — С ума сошел, забьешь ребенка!
Петька приподнялся, отстранил Максимовну:
— Уйдите все! Уйдите!.. — Лицо его было горячее, красное, распухшее.
— Господи, что же делать, что делать?..
— Идите, идите, — сказал Олег и запер за женщинами дверь.
Ярость сменилась растерянностью, безразличием. Он удрученно ходил по комнате, заложив руки за спину, останавливался, брал со стола страшную самоделку, разглядывал ее, качал головой и снова принимался ходить. Он потерял счет времени. А когда посмотрел на часы, был уже поздний вечер.
Он вышел в прихожую и позвонил на работу.
— Что у тебя с парнем? — спросил участливо Гуляшкин. — Мне Костя сказал… Стекло разбил?
— Хуже… Ну, как там дела?
— Раков «раскололся». Так что все в полном порядке.
— Мне приехать?
— Не надо.
Они простились. Мимо Олега просеменила Максимовна, взглянув на него недобро. Потом вернулась и сказала:
— Ты смотри… Я на тебя управу найду. Посмей мне еще ребенка пальцем тронуть. Только посмей. Сам цел не будешь. Знала бы Нина Филаретовна!.. Своих детей нарожай да и лупи на здоровье, а Петьку не смей… Смотри какой нашелся!
— А вы знаете, что случилось?
— Что бы ни случилось… Знать не знаю и знать не желаю.
— Очень плохо…
И ушел к себе, не пожелав Максимовне «спокойной ночи».
Петька спал все в том же положении, поперек Олеговой кровати. Он все еще всхлипывал и вздрагивал. Олег посмотрел на тонкие Петькины руки, на пальцы с чернильными кляксами, потом увидел тетрадку с недописанной задачкой на столе… И вспомнил рассказ Буяновского о военном уставе. Когда разум берет верх над чувствами… А он… Этого худого, бледного, заброшенного ребенка… Чья вина во всей этой истории? Его, Олега. Он должен был сечь ремнем себя. Да, себя.
Но и Петьку надо было… Нельзя жалеть. В таком деле никак нельзя. Лучше переборщить.
Олег поставил раскладушку. Осторожно взял брата на руки и понес. Укладываясь под одеяло, Петька проснулся и обнял Олега, не раскрывая глаз.
— Олежка, все равно я тебя очень, очень люблю, — зашептал он на ухо. — Только ты меня никогда не бей… Никогда, никогда…
Олег присел рядом, положил руку на его шею и чувствовал, как молоточком стучит кровь в вене!
— Ты думаешь, для меня это удовольствие? Глупый. Ты должен так вести себя, чтобы я гордился тобой.
— Я постараюсь… Хочешь, дам слово?
— Вот и хорошо. А теперь скажи мне, только честно-честно: для чего вы сделали самострел?
— Понимаешь, мы с Толькой хотели летом играть в войну. Без патронов, конечно. Да ты знаешь, он у нас и не стрелял. Мы пробовали — одни осечки… А тут как назло…
— Ну, а если бы ты поднял пистолет и мальчик отдал бы тебе медаль насовсем, ты взял бы ее? Честно.
— Честно? Ну, взял бы.
— Вот видишь… Молодец, что можешь честно сказать. Так вот слушай: то, что вы сделали сегодня, имеет вполне определенное название. Это разбой. Был бы ты постарше, тебя надолго посадили бы в тюрьму. Тебе и так достанется, но ты еще мальчик… Я верю, что вы пошутили, и думаю, ты понимаешь, какая это была грубая, глупая и жестокая шутка. А с оружием вообще не шутят. Ни при каких обстоятельствах. Ты понял, что заставило меня?.. Потому что я знаю людей, которые вот так же начинали с игры, а кончали гнусным преступлением и тюрьмой. И мне стало страшно за тебя. Ведь я тебя тоже люблю.
— Я знаю, — сказал Петька.
— Но ты меня огорчил тем, что сказал про медаль. Значит, ты жаден? Не знал я этого. Никогда не завидуй чужим вещам. Больше люби дарить, чем получать подарки. Слышишь? Ну, спи…
Петька закрыл глаза, полежал некоторое время тихо и молча, не отпуская руки брата. И вдруг спросил ни с того ни с сего:
— Олежка, а ты женишься?
— С чего ты взял, дуралей?
— Нет, я так, на всякий случай… Я иногда думаю: вот ты женишься, а я куда денусь?
— Если не будешь стрелять, останешься со мной.
4
Раков признался не только потому, что устал и сдался. Он был выносливее, умнее и хитрее остальных. И он понял, что, как ни петлял, ни лгал он на предыдущих допросах, все равно в каждой беседе
