предсказуемым. С одной стороны, явно возрастало влияние Советов, а внутри их – влияние большевистского крыла социал-демократической партии, возглавляемого Владимиром Ульяновым (псевдоним Ленин), который возвратился из эмиграции при попустительстве Германии. С другой стороны, новое правительство, вдохновляемое военным министром Керенским, с огромными усилиями сумело организовать последнее крупномасштабное (44 дивизии) наступление против центральных держав. Русские начали наступление 1 июля; вначале им сопутствовал существенный успех. Но немцы перебросили с Западного фронта четыре дивизии (другие союзники в это время активности не проявляли) и перешли в контрнаступление. Блестящий артиллерист Брухмюллер разработал такую тактику, которая смогла компенсировать недостаток численности войск. Русская армия потерпела окончательный крах.
Это был конец. Начиная с конца июля и до октября становилось все очевиднее, что русская военная сила прекратила существование; вопрос был только в том, как скоро действие этого факта будет использовано немцами и пережито союзниками. То есть может ли потеря русской помощи в совокупности с другими факторами привести к поражению союзников прежде, чем Америка сможет оказать им реальную помощь? Соединенные Штаты объявили войну Германии в апреле. Это вселяло надежду, но для тех, кто понимал степень подготовленности Америки к войне, еще целый год пройдет с ощущением ужасной гонки со временем.
Глава 13
Год катастрофы
…на мой взгляд, в данное время стоял вопрос: сумеют ли наши армии одержать победу в войне прежде, чем проиграет наш флот?
У генерала Нивелля был план. В нем отсутствовали незначительные детали. Это был план победы в войне одним ударом, победы, которая достигается в срок от 24 до 48 часов. Он был основан на одновременном применении больших усилий и больших масс. Центральной частью этого плана должен был быть «массовый маневр» 27 дивизий – тарана, который прорвется через германский фронт и сомнет его. Очевидно, что для выполнения задачи такого рода требовались мощные однородные силы; было ясно, что такие силы могла обеспечить только Франция. Таким образом, сущность плана Нивелля представляла собой еще одну попытку французской армии выиграть войну, опираясь только на собственные силы. Это принципиально отличалось от тех решений, которые были приняты союзниками, когда во главе армии был Жоффр. Достигнутые в ноябре 1916 года, они предусматривали одновременное наступление всех союзных армий, причем по настоянию британского правительства англичане предполагали нанести удар во Фландрии, а не рядом с французским фронтом. Но это не составляло большой разницы с принципом одновременного удара, даже помогало разделить резервы противника. Оба правительства, французское и британское, уже успели так нахлебаться концепции «той же смеси, что и прежде», что уже не могли ее переварить. Так что Жоффр отбыл, окруженный почестями и произведенный в маршалы Франции, а его утомленные войной соотечественники оказались вновь обремененными ведущей ролью, которая обошлась им слишком дорого.
Если рассматривать войну ретроспективно, то немногие ее обстоятельства кажутся такими курьезными, как принятие правительствами этой грандиозной и непрактичной схемы, вызванной возрастающим скепсисом в отношении способностей их военных руководителей. Так появилось пресловутое обещание «сорока восьми часов», выглядевшее забавой по контрасту с жестокой, дорогой и изнурительной войной Жоффра. Никто не был обращен в эту веру победы на Западном фронте более, чем новый британский премьер-министр Ллойд Джордж. Начав с позиции, что он «не хочет оказаться в положении мальчика от мясника, ведущего скот на бойню, и не будет это делать», он обсудил множество альтернативных стратегий. В декабре Репингтон заметил: «Робертсон… говорит, что Л. Д. жаждет победы быстро, причем ему все равно где. Где-нибудь, чтобы это произвело впечатление – например, Дамаск. Р. сказал ему, что Дамаск в свое время будет взят, только надо провести туда железную дорогу и трубопроводы, а как тем временем насчет Беершебы? Л. Д. считает, что Беершеба не даст эффекта, а вот Иерусалим мог бы! И это военная стратегия кабинета в конце 1916 года. Если мы с ней сможем победить, то победим с какой угодно». К январю Ллойд Джордж изменил мнение. На конференции в Риме, проходившей в этом месяце, он приводил доводы за наступление объединенных сил союзников на итальянском фронте; это было отклонено французами и итальянцами. На пути домой он встретился с Нивеллем. Он пригласил французского генерала в Лондон, и в течение недели обаяние Нивелля, его убедительность и владение английским языком сделали свое дело. Робертсону было поручено инструктировать Хейга, чтобы он следовал плану Нивелля «согласно букве и духу». Все остальное должно быть оставлено.
У британских генералов энтузиазма было меньше, чем у их премьер-министра. У них были в наличии свои готовые планы массированного наступления во Фландрии; особое значение придавалось ему в связи со значительными потерями от подводных лодок, большая часть которых, по неверно истолкованным данным военно-морской разведки, базировалась в Остенде и Зеебрюгге. Хейг и Робертсон установили взаимодействие с французским главнокомандующим. Однако Ллойд Джордж не был этим удовлетворен. Сомневаясь в способностях своих военных советников, он с энтузиазмом восхищался смелыми проектами Нивелля. Не будучи уверенным в прочности своего политического положения, он решил использовать Нивелля и его планы, чтобы скрытым образом понизить статус и полномочия британских генералов. Все, в чем он нуждался, – это предлог, и таковой не замедлил появиться.
Среди других жертв зимних морозов была северная железнодорожная система, от которой зависели британские войска во Франции. И теперь возник кризис первой величины – транспортный. Хейг и Нивелль неизбежно были втянуты в него, поскольку их эксперты не в состоянии были достичь удовлетворяющего обе стороны решения. Но согласие обоих главнокомандующих сохраняло взаимопонимание, которое делало обсуждение возможным. Однако Ллойд Джордж ухватился за этот кризис как повод для созыва межсоюзнической конференции, якобы для обсуждения транспортных проблем, а на деле (это не было согласовано с британским Военным министерством), чтобы переустроить структуру командования Западного фронта. Короче говоря, он собирался поставить Хейга и британские армии во Франции под непосредственное командование Нивелля. Сам Нивелль и его штаб были предупреждены об этом намерении и соответственно ему составили детальные предложения. Они не подозревали, что британский премьер- министр ведет «свою игру», не только не имея поддержки со стороны своих советников, но вопреки их мнению, а также мнению своих коллег в правительстве.
Результат необдуманных махинаций Ллойд Джорджа проявился на конференции в Кале, проходившей 26–27 февраля. Она знаменовала собой важную веху в продолжении союзниками войны. Побуждаемый Ллойд Джорджем, Нивелль выдвинул предложение, согласно которому силы Британской империи во Франции становились контингентом французской армии, а британский главнокомандующий «возвеличивался» до генерал-адъютанта. Хейг и Робертсон были возмущены, Ллойд Джордж и сам был захвачен врасплох. Французы, когда поняли, как их использовали, были сильно растеряны. В конечном счете было достигнуто компромиссное решение, согласно которому британские экспедиционные силы сохраняли свою самостоятельность и собственное командование, но Хейг был подчинен Нивеллю на время наступления, план которого был намечен в общих чертах. Вторая конференция, состоявшаяся в Лондоне в начале марта, когда британское правительство уже лучше представляло себе ситуацию в целом, подчеркнула эту существенную оговорку. Какое-то время Нивелль пытался действовать так, как будто ее не существовало, а Хейг был подчиненным ему командиром, как любой французский командующий группой армий. Но это положение существовало недолго – его разрешила сама война, а также новый политический кризис во Франции, который серьезно подорвал позиции Нивелля. Очень скоро он оказался в странном положении, когда стал искать поддержки со стороны Хейга против собственного правительства. Опасность решений, принятых в Кале, лежала в другом: в нарушении доверия между гражданскими и военными главами британских вооруженных сил, которое до конца так и не восстановилось. Для Германии это стало неожиданной победой, своего рода добровольным даром.
Горькая ирония хитросплетений Кале заключается не в оскорбленных чувствах или выдвинутых там необоснованных претензиях, а в действиях, шедших в то время на поле боя, которые делали смешным все происходившее в коридорах власти и на совещаниях в кабинетах. Немцам теперь необходимо было решить задачу трансформации стратегического поражения в тактическое превосходство. Первые признаки их отхода на новую линию Гинденбурга были замечены незадолго до конференции в Кале. «Важные события имели
