истинным открытием — Шаролой, взяв обещание хранить тайну.
— Знаешь, мне захотелось кое-что тебе подарить. По многим причинам. — Бен умолк, потянулся к своему неизменному рюкзаку, откуда вынул тубус и передал через стол Маре.
— Что это? — спросила она.
— Открой и увидишь.
Сняв крышку, она заглянула внутрь. Там лежал свернутый документ.
— Позволь, я угадаю. Еще одна карта пятнадцатого века? — пошутила Мара.
Бен не рассмеялся.
— Разверни. Осторожно.
Мара засунула руку в тубус, чтобы вынуть документ. Едва коснувшись его, она безошибочно узнала текстуру древней шелковой бумаги. На такой бумаге создавались карты. Она недоуменно уставилась на Бена, который сидел с серьезным выражением, такой красивый в своем профессорском твидовом пиджаке и потертых джинсах.
— Смелее, — подбодрил он ее.
Она решительно вынула свиток. Взявшись за деревянные ручки, начала аккуратно разворачивать. При каждом повороте показывался кусочек цветущего лотоса — одинокого, скорбного белого цветка, растущего из темной воды. В центре свитка располагался рисунок, правую сторону украшали элегантные иероглифы, а слева стояла красная печать.
Красота рисунка очаровала Мару.
— Прямо дух захватывает, Бен. — Тут она узнала рисунок и растерялась. — Он в точности как цветок в правом углу китайской карты.
— Знаю, — кивнул Бен. — Помнишь, я говорил тебе, что мы нашли еще один свиток в шкатулке китайского картографа? Рисунок.
В глубине сознания засело слабое воспоминание о том, как он упоминал еще один свиток, но тогда ей это показалось неважным.
— Да…
— Так вот, это и есть тот самый рисунок, — улыбнулся Бен.
— Тело в могиле, видимо, принадлежит картографу. А этот рисунок наверняка предназначался Шу.
— Да.
— И ты хочешь подарить его мне?
— Совершенно верно.
— Бен, ты не можешь так поступить. По закону этот рисунок должен остаться в Китае вместе с картой. Он станет частью твоего исследования.
— Мара, именно ты научила меня, что правомочный владелец произведения искусства не всегда определяется законом.
Мара отпрянула, услышав, как ее же собственная сентенция использована против нее.
— Я не вижу ни одной причины, по которой могу считаться правомочным владельцем карты. А как же Китай? — Свернув рисунок, она передала его Бену: — Я высоко ценю твой жест, но прошу, Бен, забери свиток в Китай.
— Помнишь, что я рассказывал тебе о символизме лотоса?
— Помню. — У нее сохранилось смутное воспоминание о том первом разговоре с Беном. — Кажется, ты говорил, что лотос — это цветок, который растет из грязной воды. И символизирует женскую чистоту.
— Он также воплощает своего рода возрождение: водяная лилия поднимается над грязью материального мира и достигает чистой, неповторимой красоты. — Бен умолк, словно этого заявления было достаточно, чтобы понять причину, по которой он дарит ей рисунок.
— Ну и?..
Мара всегда сознавала важность иконографии для своей работы, но сейчас не видела связи между символизмом лотоса и ее правом владеть произведением искусства.
— А еще это приглашение к союзу. О чем говорит надпись под рисунком.
До Мары начало доходить.
— Неужели не понимаешь?
Она поняла. Но покачала головой, не зная, что сказать.
— Лотос — это ты. И рисунок принадлежит тебе по праву.
Бен поднялся со стула и опустился на колено рядом с Марой. Свиток он положил ей в руки.
— Это твое. Но если ты действительно считаешь, что не можешь принять подарок, то тебе придется полететь в Китай и вернуть его мне лично. И в том и в другом случае я буду доволен.
Он сжал ее лицо обеими ладонями и поцеловал. Впервые. На какой-то момент Мара даже забыла, перед какой дилеммой он ее поставил.
— Надеюсь скоро тебя увидеть, — сказал Бен, прикоснувшись напоследок к ее щеке.
Мара смотрела ему вслед, пока он уходил из ресторана. Она не знала, как поступить с сокровищем, которое он ей доверил. Закон диктовал одно решение, а ее желание — как и, вероятно, желание картографа — диктовало совсем другое.
С каждым шагом Бена, приближавшим его к двери, она все крепче сжимала пальцы вокруг свитка. Бен исчез из виду, оставив Мару с рисунком, который она крепко держала, как стебель прекрасного распустившегося цветка.
61
Настоятель Жуан Фигераду стоит у входа в личную часовню короля Мануэла, построенную в память об Ависской династии. Он наблюдает, как два рыцаря ордена Христа заколачивают досками алтарь с «Поклонением святому Винсенту». Жуан подходит ближе и преклоняет колени. Он прощается с портретами короля Альфонса V, короля Жуана II, принца Генриха Мореплавателя и самого святого Винсента.
Жуан остается перед алтарем до тех пор, пока к нему не приближается один из рыцарей.
— Настоятель Фигераду, простите меня, но мы должны просить вас покинуть часовню. Орден приказал нам ее запечатать.
— Я понимаю, сын мой. Позволите мне остаться на минуту одному, прежде чем вы приступите?
— Конечно, настоятель.
Рыцари собирают инструменты, складывают их возле кованой решетки у выхода и оставляют священника в маленькой часовне. Жуан поднимается с колен и в последний раз обходит вокруг мраморного постамента, украшенного излюбленными морскими мотивами короля Мануэла. Он думает об Антонио.
Жуан знает, как страдал Антонио от личной глубокой печали и гнева. И все же он не понимает, что заставило друга совершить такой безрассудный поступок: попытаться разрушить алтарь, украсть карту; рыцарям ордена Христа ничего не оставалось, как убить его. И вот теперь Ависскую часовню закрывают навсегда. В томарской Шароле будет создан новый этаж в честь мореплавателей.
Глаза священника наполняются слезами, он скорбит о потерянном друге. Утешением ему служит лишь тот факт, что Антонио перед смертью достиг согласия с Богом.
— Настоятель. — Мысли священника прерывает рыцарь — к счастью, не тот, кто несет ответственность за гибель Антонио. — Пора.
Жуан покорно кивает и направляется к выходу, когда громкий скрип заставляет его обернуться. Один из рыцарей вынимает деревянную скульптуру архангела Рафаэла из ниши между двух центральных досок
