— Несомненно, — подтвердил Нумоний. — Но мало того что германцы безумны, они самые
Он вздохнул.
— Забери меня фурии, если я знаю, как их вообще можно превратить в настоящих римлян. Хотя, наверное, все же стоит попытаться.
— Конечно! — Эггий допил последнюю кружку пива и завертел головой в поисках служанки.
Но оказалось, что ей что-то упорно пытается втолковать Калд Кэлий. Однако девица не знала латыни, кроме нескольких фраз, напрямую относившихся к ее работе, а римлянин не мог связать и пары слов на ее языке. Эггий не знал, выйдет ли когда-нибудь из служанки настоящая римлянка, но было ясно, что Кэлий старается всячески ускорить этот процесс.
Когда Кэлий полез ей под юбку, девушка вылила кружку пива ему на голову. Легионер выругался, фыркая, как тюлень, но товарищи не дали ему по-настоящему разозлиться. Их страшно развеселило случившееся, и, отплевавшись, Кэлий рассмеялся сам. Не ссориться же с приятелями!
К тому же приставать к девице на дюйм выше его ростом и не уже его в плечах было не самой удачной затеей. У девушки вполне мог иметься нож — Эггий знал, что у здешних дикарок принято не расставаться с ножами, — поэтому назойливый ухажер еще легко отделался.
Вздохнув, Эггий поманил служанку к себе; та подошла и наполнила его кружку. В отличие от Кэлия он и не подумал ее лапать, за что удостоился кивка — в Германии это значило очень много.
Люций Эггий снова вздохнул и продолжил наливаться пивом.
Когда перед ним открылся вид на Минденум, Арминий стиснул зубы.
Нет, он не увидел ничего нового: в Паннонии он вдоволь насмотрелся на римские лагеря. Правда, этот был побольше прочих, его разбили для большего числа людей, но в остальном все такие лагеря были похожи друг на друга, как два ячменных зерна.
Арминия возмутило, что огромный лагерь стоит на германской земле — римляне разбили его так, будто имели на это полное право. Точно так же они поступали и в Паннонии. Теперь, правда, тамошние жители пытались их выгнать, но Арминий не рассчитывал, что им удастся это сделать. Римляне слишком прочно пустили там корни.
И если позволить им пустить корни здесь, выкорчевать их будет очень и очень трудно. Арминий нахмурился. Будь он проклят, если позволит какому-то носатому римлянину указывать ему и его сородичам, что им делать. Будь он проклят, если позволит римлянам распинать на кресте тех своих соотечественников, которые, как и он, предпочтут не повиноваться чужакам!
«Осторожней, — сказал он себе. — Нельзя показывать им, что ты думаешь. Если они об этом узнают, тебе отсюда не выбраться!»
Вообще-то германцы привыкли к откровенности, привыкли не таить своих мыслей и намерений и делать все открыто. Но римляне сами научили их тому, что ложь имеет свои преимущества. И теперь Арминий покажет Квинтилию Вару, какой хороший из него вышел ученик.
Арминий направил лошадку вперед, и та устало вздохнула, почти как человек. Лошадь была маленькой, а седок — крупным мужчиной. Носить его было нелегко. Но бремя, которое наложит на Германию Рим, будет куда тяжелей.
Арминий направился к северным воротам лагеря, зная, что шатер Вара должен находиться именно у этих ворот. С запада к лагерю подъезжали подводы с припасами: хитроумные римляне, зная, что перевозить грузы по воде легче, чем по суше, сплавляли их по Люпии, но, поскольку Минденум находился восточнее русла реки, прямо в сердце Германии, с берега припасы доставляли по суше.
«Будь у нас сейчас война с римлянами, перерезать пути их снабжения было бы раз плюнуть», — подумал Арминий.
Правда, какой от этого был бы толк? Легионеры просто вернулись бы к Рейну, разорив при отступлении всю страну. К тому же на реке у них стояли укрепления, по ней ходили суда. И в Германии Рим сосредоточил немалые силы — по слухам, целых три легиона. Недаром лагерь такой огромный! Да, прервать его снабжение просто, но это лишь разъярит римлян, а не уничтожит. Лучше такого не допускать.
— Стой! Кто идет? — окликнул часовой: сперва на латыни, потом, с ужасным акцентом, на германском наречии.
Римляне держались настороже. Что ж, в Германии у них не было другого выхода, иначе им перерезали бы глотки. И они это понимали. Как бы то ни было, римляне — великолепные воины. Иначе их бы сюда не занесло и они не представляли бы собой такой угрозы.
Арминий остановил лошадь.
— Я Арминий, сын Зигимера, — ответил он на армейской латыни. — Я римский гражданин и принадлежу к сословию всадников. Меня призвал Публий Квинтилий Вар, наместник Германии.
«Главный вор среди ваших воров», — мысленно добавил Арминий, разумеется не произнеся этого вслух.
Часовые принялись вполголоса совещаться, а Арминий ждал, не пытаясь проехать. Будь он хоть сто раз римским гражданином, двинуться в лагерь без четкого разрешения означало попасть в беду. Германец отлично знал, как мыслит часовой: он — нечто вроде сторожевого пса, только с копьем. Поэтому требовалось подождать, пока пес решит, что получил достаточно большой кусок мяса.
Когда один из часовых повернулся к нему, Арминий понял, что победил.
— Тебя ожидают, сын Зигимера, — сказал воин.
Может, кто-то его и ожидал, только не эти люди.
— Один из нас проводит тебя к наместнику, — между тем продолжал часовой. — Проезжай.
— Благодарю, — промолвил Арминий и направил лошадку в ворота.
Внутри укрепленного лагеря римские воины занимались своими обычными делами. Похоже, они чувствовали себя здесь как дома, словно находились в своей империи. Впрочем, именно так они считали, ибо, по их глубокому убеждению, империя была там, где были они. Иными словами, куда бы ни пришли римские легионы, туда являлась и Римская империя.
Арминий все крепче сжимал поводья, пока не побелели костяшки пальцев.
Спокойная самонадеянность римлян бесила его больше, чем бесила бы откровенная враждебность. Среди воинов он приметил и работающих германцев. Кто они такие? Рабы? Слуги? Наемные поденщики? Вряд ли это имело большое значение. Они предали свой народ.
Хорошенькая женщина с развевающимися на ветру светлыми волосами вынырнула из командирской палатки, но при виде Арминия пискнула и юркнула обратно. Значит, еще не совсем потеряла стыд и не хотела, чтобы соплеменник узнал о ее позоре, о том, что она отдается захватчику.
Но Арминию было некогда отвлекаться на шлюх. Сопровождавший его легионер остановился и, указав на один из шатров, бросил:
— Наместник там. Ты можешь привязать свою нэг перед его шатром.
Этот римлянин тоже говорил не на литературной, а на армейской латыни. Вообще-то лошадь по- латыни называлась «эквис», но военные называли скакуна «кабаллус».[5] Арминий, говоря о римском боевом коне, тоже пользовался словом «кабаллус», но германская низкорослая лошадка на армейском жаргоне называлась «нэг».
То, что Арминия впустили в шатер, вовсе не означало, что он сразу предстанет перед Квинтилием Варом. Германец на такое и не рассчитывал. Римский наместник мог принимать в это время кого-нибудь другого; но даже если Вар ничем не был бы занят, он все равно заставил бы Арминия подождать, чтобы произвести на варвара впечатление своей важностью.
Матерчатые перегородки разделяли просторный шатер на несколько помещений. Человек, писавший что-то за раскладным столом возле входа, наверняка был рабом, но, поскольку он был рабом столь значительной персоны, как наместник, писца переполняла важность, отражавшая величие его господина.
— Ты кто такой? — спросил он Арминия, хотя наверняка уже знал, кто явился в шатер и зачем.
Судя по тону, писец ожидал услышать в ответ: «Я всего лишь жалкая овечья лепешка».
Германца, позволившего себе столь презрительную усмешку, Арминий вполне мог бы убить, но он уже научился играть по римским правилам, потому ответил писцу так же, как ответил часовому:
