— Я могу сказать, что ты поступил бы разумнее, прислушавшись ко мне раньше… наместник, — промолвил Сегест.
Вар вспыхнул: германец произнес его титул так, что римлянин понял — это не знак уважения, а насмешка.
— Не думаю, что у меня были основания тебя слушать, — буркнул Вар.
— Если ты так считать, ты не выказывает много ума, — встрял на своей неуклюжей латыни Масуа.
Вар не обратил внимания на дружинника, словно его здесь и не было. Обращаясь только к Сегесту, наместник произнес:
— Думаю, ты зря потратил свое время, а сейчас зря отнимаешь мое.
— И ты скажешь то же самое, если я сообщу, что близ дороги, которую указал тебе Арминий, собираются воины? — спросил Сегест.
— Я не получал на сей счет никаких донесений — ни от дружественно настроенных германцев, ни от римлян, — заявил Вар.
— Меня это не удивляет, — отозвался Сегест. — Многие германцы боятся, что попытка открыть тебе глаза на твоего драгоценного Арминия будет стоить им жизни. Я даже знаю, что некоторым честным людям уже пришлось поплатиться за такую попытку. Что же касается легионеров, наместник, здесь — не их отечество. Они видят лишь то, что здешние люди позволяют им увидеть. Они слышат лишь то, что здешние люди позволяют им услышать. А остальное…
Германец покачал головой.
— Мы не настолько слепы и глухи, как ты, похоже, воображаешь, — высокомерно заметил Вар.
— А ты, похоже, не так мудр, как, похоже, воображаешь, — парировал вождь.
— Об этом предоставь судить мне, — промолвил Вар. — Я не думаю, что ты хотел меня оскорбить, Сегест, иначе не отпустил бы тебя так просто. Однако я уверен: все твои подозрения и обвинения в адрес Арминия совершенно беспочвенны. Думаю, ты просто стараешься очернить его имя, выискивая для этого любые предлоги. И, как ни жаль это говорить, я тебе не верю.
Сегест встал. Мгновение спустя его примеру последовал Масуа.
— Ты сказал сейчас, что тебе жаль это говорить, — промолвил Сегест. — Настанет день — и, боюсь, настанет скоро, — когда ты действительно пожалеешь, что не поверил мне, и очень сильно пожалеешь.
— Это пророчество? — иронически осведомился римлянин.
— Как тебе будет угодно, — ответил Сегест. — Но нет надобности гадать по внутренностям, чтобы узнать: когда подвешенный камень наконец упадет, он разобьет то, что находится под ним. Всего доброго, наместник. И да продлятся твои дни. А дни твои продлятся, если ты поймешь, что верить Арминию нельзя. Но я не могу убедить тебя в этом. Лишь ты сам можешь поднять завесу со своих глаз.
— Я не верю, что мои глаза застилает завеса, — заявил Вар.
— Да. Понимаю.
Сегест печально кивнул.
— Дурак никогда не верит, что он дурак. Рогоносец никогда не верит, что его жена раздвигает ноги для другого мужчины. Но боги ведают: верят люди во все это или нет, их вера или неверие ничего не меняют.
— Прощай, Сегест, — произнес Квинтилий Вар еще более ледяным тоном.
— Прощай, наместник, — отозвался Сегест. — Если через год мы встретимся снова, ты сможешь рассмеяться мне в лицо. И тогда я склоню голову и безропотно снесу любые насмешки.
— Буду ждать с нетерпением, — промолвил Вар.
— Хочешь верь, наместник, хочешь не верь, но я — тоже.
С тем Сегест и ушел. Последнее слово все-таки осталось за ним.
XV
Жара в Германии бывает нечасто, а когда выдается жаркий день, такой влажной духоты не встретишь даже в Средиземноморье. Сегодня, в конце лета, выпал как раз такой день. Легионеры чесались, обливались потом, отчаянно бранились — и разбирали лагерь.
— О боги, надеюсь, нам никогда больше не придется заниматься этой дерьмовой работенкой, — промолвил один из них.
— Мечтай, мечтай, — отозвался другой с презрительным смешком. — Мы строим лагеря. Потом разбираем их. Потом строим снова.
Глядя на надрывающихся легионеров, Квинтилий Вар кивнул. Да, таково их предназначение. Они — рабочая скотина. Конечно, легионеры сообразительней быков или мулов, но все-таки они всего лишь рабочая скотина.
— Ладно, будем надеяться, что проклятущий тупица наместник если не в следующем году, то через год сам откажется от этого проклятущего, тупого занятия.
— Конечно, мечтай, мечтай, — повторил другой.
На сей раз оба загоготали. Так хохочут люди, когда им не над чем смеяться, но тут уж либо смеяться, либо ругаться на чем свет стоит.
Кто-то позади Вара тоже хихикнул, и наместник сердито обернулся. Лицо Аристокла было таким невинным, будто он в жизни не слышал ничего смешного. Арминий и Зигимер стояли с лицами серьезными и суровыми, как у мраморных надгробных статуй.
Вар вспыхнул, уши его горели. Это ж надо — при его-то высоком чине выставить себя на смех перед нижестоящими!
Взяв себя в руки, он сказал Арминию:
— Скоро мы будем готовы выступить!
— Так точно, командир! — отозвался германец. — Твои люди всегда делают все вовремя и как положено.
— Римская эффективность! — не без гордости промолвил Вар. — Надеюсь, на марше вы сможете оценить ее еще больше.
— О, я тоже на это надеюсь, — отозвался Арминий. — И спасибо за то, что ты берешь меня в поход по дороге, которую предложил я.
Высокие, тяжелые, набухшие влагой тучи ползли по небу, солнце играло среди них в прятки. Когда оно на несколько минут скрывалось, прохладнее не становилось, а его появление не прогоняло сырость. Пару дней назад похожие тучи разразились такой грозой, какую Вар вряд ли видел на своем веку. Насколько он понимал, тучи могли в любой момент обрушить на марширующие легионы такую же бурю.
— Если там, на севере, погода получше, если там хоть чуть-чуть меньше сырости, этот путь подходит нам как нельзя лучше.
Арминий кивнул.
— О да. Там почти всегда сухо.
Он слегка подтолкнул отца локтем и шепнул ему что-то на своем гортанном наречии.
После этого Зигимер тоже кивнул.
— Погода быть хороший, йа, — произнес он на ужасающей латыни.
Последнее слово вообще было не латинским, но как раз относилось к тем немногим, которые Вар освоил на германском.
— Ты увидишь землю, откуда я родом.
Арминий говорил куда более свободно — и вообще, если уж на то пошло, был куда более цивилизован.
— О, великая радость. Еще одна вшивая дыра, каких полно в этой грязной, вшивой стране, — вымолвил Аристокл.
Вар на мгновение даже удивился, что Арминий не выхватил меч и не рассек заносчивого раба
