Любой цивилизованный человек, даже мальчик, поостерегся бы задавать такие вопросы вражескому вождю, победившему его народ. Но Конан был знаком только с грубой откровенностью варвара. И его непосредственность, казалось, позабавила Стеркуса. Лицо графа осветилось улыбкой, которая коснулась каждой его части, но не темных, бездонных глаз.
— Как я учусь? — передразнил он киммерийца на его языке, гораздо лучшем, чем аквилонское наречие Конана. — Я также слышу, слушаю и говорю. К тому же, у меня были самые прекрасные, самые очаровательные наставники. Можешь поверить мне на слово.
Хотя Конан был не совсем уверен относительно того, что подразумевал под последними словами Стеркус, но все же почувствовал их скрытый смысл. Этого, самого по себе, хватило, чтобы в его груди пробудился гнев: Почему этот аквилонец не хочет говорить прямо о том, что у него на уме?
— Когда вы и твой люди собираются оставлять Киммерия? — грубовато спросил он. — Это не ваша страна.
Ни один из соотечественников графа не задал бы таких прямолинейных и дерзких вопросов. Однако, удивленный наглостью юного дикаря, Стеркус запрокинул голову и рассмеялся.
— Что ты там спросил, мальчик? — отсмеявшись, спросил рыцарь. — Мы никогда отсюда не уедим. Я уже говорил тебе, что теперь вся эта земля — вотчина короля Нумедидеса.
С этими словами он направил лошадь вниз по улице. Ее копыта, размером с хорошее блюдце, громко хлюпали по грязи.
Конан присмотрел круглый, величиной с кулак, камень возле дома. Он мог бы прямо сейчас швырнуть его и, возможно даже, прикончить этого, закованного в броню, человека. Только вот, что последует за его поступком? Солдаты из лагеря тут же страшно отомстят. А у жителей Датхила нет столько воинов, чтобы противостоять им. Затаив ненависть в сердце, юноша побрел за Стеркусом.
Аквилонский рыцарь медленно ехал по улице, с его лица не сходило чувство брезгливости. Больше никто из подростков, гонявших мяч, не посмел препятствовать ему. Конан остановился неподалеку, когда граф придержал коня возле дома ткача Баларга.
Вдруг, Стеркус с высоты седла отвесил изящный поклон, таких раньше Конан никогда не видел и даже не мог вообразить.
— Здравствуй, моя прелесть, — произнес он медовым голосом по — киммерийски. Как тебя зовут?
— Тарла, — ответила девушка, стоящая в дверном проеме.
Она разглядывала коня с большим интересом, чем седока.
— Тарла… — повторил граф, вложив в это слово всю свою нежность. — Какое красивое имя!
Тут Конан обнаружил, что уже не просто ненавидит аквилонского дворянина. Ревность закипела в нем, словно яд, который он с удовольствием излил бы в Стеркуса. Потом бы отволок его в кузницу, бросил в огонь и раздувал меха с таким усердием, какого не проявлял, помогая Мордеку ковать меч или подставку для дров.
Юноша видел, что Тарла была смущена, хотя комплемент явно доставил ей удовольствие. Никто в Датхиле не говорил ей подобных слов, даже Конан. Почему? Ответ напрашивался сам собой — не знал он таких сладких слов, да и кланяться не умел. А вот люди, которые называли себя цивилизованными, знали тонкости изысканного обольщения, хотя, возможно, более смертоносного, чем паучьи сети.
— Я не думал, что найду такой прекрасный цветок в этих краях даже весенней порой, — продолжал Стеркус, еще раз поклонившись. — Я должен вернуться сюда опять в скором времени, чтобы увидеть, как ты цветешь.
Тарла вновь что-то забормотала, в еще большем замешательстве. Стеркус направил коня дальше. Проехав дальше по улице, он обернулся и помахал дочери ткача. Тарла тоже вскинула руку в ответном жесте. Тут словно барс вонзил свои клыки в тело Конана. Девушка даже не до конца опустила свою руку, что для него стало равносильным уколу хвоста скорпиона. Конан сверлил глазами спину графа, покидающего Датхил. Если командующий аквилонцев не упал замертво от взгляда сына кузнеца, то это не означает, что его невозможно уничтожить другим способом.
Один из подростков, помладше, которому до эпизода между Стеркусом и Тарлой не было никакого дела, снова пнул мяч в сторону Конана. Но тот больше не хотел играть. Он перевел взгляд на Тарлу. Конан испытывал к девушке определенные чувства, правда, до конца не сформировавшиеся, и надеялся, что она в глубине души отвечает ему взаимностью. А Стеркус в раз разрушил его чаяния, разбил, как камень разбивает глиняный кувшин. Безусловно, аквилонец преследовал свои цели и хорошо себе представлял, как их осуществить.
— Он — чужеземный пес! — прорычал Конан.
Если бы Тарла действительно попалась в сети, расставленные Стеркусом, то ее гнев тут же выплеснулся бы на юношу. А так, она просто встряхнулась, как человек только что вылезший из воды.
— Без сомнения, — кивнула девушка, но добавила: — Однако он говорил приятные слова, не так ли?
Конан не нашел подходящего ответа, чтобы не разразиться самыми мерзкими ругательствами, которые знал. В это время с другой стороны улицы раздались восклицания седовласой женщины:
— Почему он говорит совсем молодой девушке то, что ей еще не рано слушать?
— Ты сама знаешь, Груч. Не хуже моего! — откликнулась ее товарка.
Обе, словно куры, принялись кудахтать.
Их пронзительные крики ужаснули Конана чуть ли не больше, чем визит в Датхил Стеркуса. Щеки Тарлы раскраснелись, будто спелые яблоки. Дочь ткача юркнула в дом и захлопнула дверь. Ее поспешный уход только усилил кудахтанье женщин. Конан не дрогнул ни перед змеей, ни перед волками, ни перед аквилонским рыцарем. Но женщины из его собственной деревни были другим делом. Он тоже поспешил ретироваться, а соседки, ничего не замечая вокруг, все продолжали тараторить.
Отец Конана занимался заточкой ножа, когда сын зашел в кузницу. Не отводя взгляда от точильного круга, Мордек сказал:
— Рад, что ты вернулся. За домом лежат дрова, которые надо поколоть.
Дрова на тот момент заботили Конана меньше всего.
— Мы должны перебить всех проклятых аквилонцев, что топчут нашу землю! — выпалил он.
— Думаю, на днях мы приложим все усилия для этого.
Мордек отвел лезвие ножа от точила и снял ногу с педали привода станка.
— А чего это ты стал рвать и метать, словно огнедышащий дракон из северной тундры?
— Неужели сам не знаешь, отец? — удивился Конан. — Разве ты не видел того самого проклятого графа Стеркуса, который недавно проезжал мимо нашей двери?
— Я действительно заметил какого-то аквилонского рыцаря, — Мордек пристально посмотрел на сына, глаза его сузились. — Ты хочешь сказать, что это был сам их командующий?
— Да, именно он, — кивнул Конан.
Его отец помрачнел.
— Надеюсь, ты не попался ему на глаза? Помниться, даже офицер из лагеря аквилонцев предупреждал нас остерегаться этого человека.
— Попался. Он даже знает, что я немного говорю на его языке, — опустил голову сын.
— Может, это не обернется для тебя серьезной неприятностью, — предположил кузнец. — О твоих способностях уже знают некоторые аквилонцы. Да и кое-кто из захватчиков в небольшой степени овладели киммерийской речью.
— Этот Стеркус, в отличие от других, овладел слишком хорошо, — сказал Конан.
— Да уж, плохие новости, — еще больше нахмурился его отец. — Обычно, аквилонцы используют наш язык, когда собираются что-нибудь у нас отобрать.
— Он говорил, — с трудом выдавил из себя Конан. — Он говорил с дочерью ткача.
Юноша специально не назвал Тарлу по имени, чтобы отец не решил, что судьба девушки волнует его больше, чем судьба любой другой в Датхиле.
— Кром! И что он? — Мордек стал мрачнее тучи.
По тому, как он смотрел на сына, Конан понял, что его тайные чувства никакой не секрет для отца.
— Если Стеркус заигрывал с Тарлой, то мне необходимо предостеречь Баларга, — продолжил
